Кровь и пот
Шрифт:
К вечеру Мунке и Еламан придумали наконец себе занятие и пошли в овраг Талдыбеке резать ивовые прутья. Нарезав по охапке прутьев, они принялись плести морды. На другой день к ним присоединились другие рыбаки. Сначала никто ни о чем не думал — просто рады были, что нашлось занятие. И, только заготовив уже десятка полтора морд, спохватились, что их надо ставить только в тихих озерах и заливах. В открытом море в морду не зайдет ни одна рыба. Тогда все бросили работу и снова разошлись по домам.
— Ну как
Мунке махнул рукой и отвернулся. Еламан молча прошел в дом, посадил сына на колени, взял домбру. Невеселая мелодия тихо задрожала в темной землянке. Мунке и Ализа слушали пригорюнившись. Еламан играл долго, пока не пришла Балкумис из аула Доса. На плоском сухом, как у матери, лице ее держалась злоба. Она принялась ходить из дома на улицу и назад, хлопала дверью и бурчала, ни на кого не глядя:
— Черт принес этого бродягу, каторжника! Подыхай тут с голоду из-за него!
Споткнулась мелодия, звякнув струнами, Еламан отложил домбру, поднялся и вышел на улицу. Солнце садилось. Он посмотрел на трубы землянок. Было время ужинать, но ни из одной трубы не тянулся дым. При виде женщин и детей Еламан опускал глаза. «Как же быть? — думал он. — Что делать? Бороться с Танирбергеном? Но как?» И он опять вспомнил о спрятанной винтовке и опять пожалел, что не привез ее с собой. Мысли его прервал нежный голос девушки. «Кто это? А! Это Айганша… А я совсем забыл о ней!»— мелькнуло у него, и он заторопился в дом.
Айганша принесла в рогоже рыбу, выписанную в долг, и незаметно положила возле двери. Погладив по головке Ашима, она как-то растерялась, будто не знала, сесть ей или уйти.
— По делу пришла, дочка, или в гости? — окликнул ее ласково Мунке.
— Нет… Просто так, — сказала еле слышно Айганша и покраснела, потом повернулась и выбежала из дому.
Опять сильно хлопнула дверь, вошла Балкумис, неся оставленную Айганшой рыбу.
— Милостыню уже подают… И то слава богу!
— Что? — не понял Мунке.
— «Что, что»! Милостыня, говорю, вот что!
— Кто это принес?
— Да девка эта, кто же еще!
— Алда айналайын-ай! Истинно ласточка, которая носит грешникам воду в ад! — умилилась Ализа.
— Алда-балда! Дура! На что ты ей? Если бы не джигит холостой в доме, только бы ты ее и видела!
Еламан взял сына на руки и опять вышел на улицу. На душе у него было так плохо — хоть в степь уйти!
Ализа проводила Еламана взглядом и укоризненно посмотрела на Балкумис.
— Постыдилась бы хоть гостя, — упрекнула она ее.
— Э! Вот еще, буду я стыдиться! — заорала Балкумис. — Пускай я буду самая бесстыжая в ауле!
— А ну хватит! — сказал Мунке.
— Зато вы оба хороши! — не слушая его, кричала Балкумис. Вот вы и стыдитесь!
— Перестань…
— Сам
Мунке переменился в лице. Схватив тяжелый рыбацкий сапог, он кинулся к Балкумис.
— Уубью, с-сука! — прохрипел он.
— Убил один… — все еще дерзко огрызнулась Балкумис и не договорила: страшный удар сбил ее с ног. Ализа повисла на плечах Мунке, он отшвырнул ее в угол и принялся бить Балкумис пинками. — Ойбай, убивают! — заголосила в ужасе Балкумис.
Мунке схватил ее за волосы и поволок за дверь. Вытащив ее на улицу, он бросил ее на землю и опять стал бить ногами — в кровь, в смерть! — почти теряя сознание от ненависти.
Обессилев, покачиваясь, вошел он в дом, молча опустился на корточки и закрыл лицо руками.
— Ализа-ау! — позвал он, задыхаясь. — Разве я живу сейчас? Я же конченый человек! Да чем эта тварь передо мной так выставляется? Ребенком попрекает? Не нужен мне ребенок! Пусть забирает! Вон Есболу уже за семьдесят перевалило, и детей никогда не было. Живет же! Мне теперь не ребенок, мне покой нужен. Объясни ты этой двуногой зверюге! Втолкуй ей! Не хочет жить с нами, пусть убирается к чертям…
У Ализы прыгали губы. «Во всем я виновата! Я, я свела его с этой тварью, я!»— безмолвно убивалась она.
Как описать и с чем сравнить первое чувство юной девушки? Есть ли во всей нашей жизни время прекраснее времени первой любви?
Бабы, у которых оставались дома грудные дети, еле досидели до конца рабочего дня на промысле. Чуть не бегом пустились они по домам, едва вышло время, и большой амбар, несколько минут назад наполненный звуками сырого шлепанья, льющейся воды, стука ножей по дереву, вдруг опустел и гулко затих.
Одна Айганша не торопилась домой. Охладев к братьям, она перестала любить и дом свой.
Старик сторож, громко стучавший в тишине амбара сапогами, прибирая брошенную бабами рыбу, уже начинал подозрительно посматривать на Айганшу. Кончившие работу обычно подходили к нему, и он их обыскивал, чтобы не уносили домой рыбу с промысла. Помедлив, подошла к нему и Айганша.
— Давай ищи! — сказала она хмуро.
— Ладно, проваливай! — буркнул сторож, отводя глаза. Айганша ему нравилась, и он иногда отпускал ее, не обыскав.
Едва выйдя за ворота, Айганша столкнулась с Кенжекей.
— Чего тебе? — недовольно спросила Айганша.
— Тулеу послал, велел тебя домой привести. Вот и ждала тебя… Моей воли тут нету.
— Значит, следите за мной? Охраняете, значит, да?
— Ой, милая, не трави ты мне душу! Мне что братья твои скажут, то я и делаю…
Айганша злобно рассмеялась и, не сказав больше ни слова, пошла прочь. Она шла и удивлялась самой себе, откуда в ней вдруг такая ненависть и к братьям, и к Кенжекей.