Кровь, которую мы жаждем
Шрифт:
— Нет, но я бы хотел, чтобы вы выставили дополнительную охрану в одиночной камере на следующие несколько недель. Мне нужен список всех его посетителей за последние два года, и позвоните мне, если кто-то попросит о визите с этого момента, — поспешно говорю я ему, прежде чем закончить разговор.
Может быть, он все еще внутри, но мой отец никогда не упустит шанс устроить сцену. В этом мы с ним, к сожалению, похожи.
Это вполне может быть кто-то несвязанный, использующий то, что СМИ опубликовали о его убийствах, чтобы напугать
Но на всякий случай, если Генри утер нос в мои текущие дела и оказался замешан в них, я хочу знать.
Опускаю взгляд на телефон, и мой большой палец задерживается на имени Алистера, готовый позвонить ему и наброситься на него с криками о том, как я знал, что это произойдет. Как я предупреждал их, что если мы будем лезть в дело о пропавших девушках и Гало, они будут мстить.
И именно я окажусь в проигрыше.
Я буду первым, на кого обратит внимание полиция. Я очевидный подозреваемый, разгневанный сын, мстящий за своего отца-убийцу. Клянусь, если это будет напечатано в газетном заголовке, я вышибу себе мозги.
В моем горле вырывается стон при мысли о полицейском допросе, который неизбежно состоится. Мне нужно позвонить ребятам. Это должно быть моим приоритетом.
Но я не обращаю внимания на ветхое здание, обветшавшее за годы запустения и бурь. Мои ноги останавливаются прямо за периметром, где когда-то давно стояли ворота.
Внезапно звонок кому-либо еще, решение вопросов, выходящих за пределы этого леса, не кажется таким уж важным.
Они все могут подождать.
Хаос. Гало. Мой отец.
Все это перестанет существовать на ближайшие несколько часов.
Сейчас здесь только она.
Каркас здания раньше был мавзолеем семьи Харрисон, основателей Холлоу Хайтс. Запущенное и грязное, это жуткое место убежища, и я никогда не мог понять, почему это место говорит с ней.
Он окружен высокой травой и деревьями. Его строение в римском стиле навевает мысли о церкви, с одинаковыми башнями-близнецами спереди, или тем, что от них осталось. Одна из них давно рухнула, оставив одинокую башню со сломанным крестом на вершине.
Я поднимаюсь по коротким ступенькам в подъезд, настежь распахивая уже треснувшую дверь. Мои оксфордские туфли щелкают по поврежденному полу, скрип двери скрежещет, птицы прячутся внутри.
Крик ворон эхом отдается в пространстве, и я смотрю наверх, чтобы увидеть, как они разлетаются с проломленной крыши купола. Лишь несколько остаются сидеть внутри, клюя хлебные крошки, рассыпанные по полу.
Я насмехаюсь.
Конечно, она бы оставила еду птицам.
— Он вернулся, не так ли?
Ее голос —тихое возмущение в воздухе, лишенное обычных эмоций, отстраненное от окружающей ситуации.
Она сидит, примостившись в пустом уголке гранитного окна, обхватив руками ноги, которые
Солнце проникает сквозь то, что осталось от стекла, и расцвечивает ее лицо калейдоскопом красок. Глубокие красные цвета подчеркивают изгибы ее челюсти, склон носа окрашен в яркие голубые тона.
В этом свете она неземная, почти призрачная.
Зрелище слишком сильное, чтобы быть по-настоящему реальным, краткий плод воображения, который, как вы знаете, исчезнет, как только вы моргнете. На какое-то тяжелое мгновение я застываю на месте, не в силах ничего сделать, кроме как смотреть.
Никто и никогда не оказывал на меня такого влияния. Как будто я вижу ее впервые в жизни и понимаю, насколько она прекрасна.
Локоны цвета шелковистых вороньих перьев выбиваются из ее прически, спадая с макушки, и впервые мне хочется прикоснуться к кому-то, пропустить волосы между пальцами и почувствовать, так ли они гладки, как кажутся.
Каждый изгиб, дуга и изгиб ее тела подчеркнуты в этот час, обтягивающий свитер подчеркивает покатость ее груди и мягкость живота. Голод закипает в моем нутре при виде темно-зеленой юбки, обтягивающей ее бедра, черных колготок, натянутых на бледные ноги, и я хочу увидеть, насколько шелковистой является ее кожа под ними.
Может быть, это потому, что мои голые руки уже касались ее, обхватывали ее руки в попытке утешить. Я знаю, какова на ощупь ее обнаженная плоть под моей ладонью, и я хочу большего.
Впиться зубами в кожу. Смотреть, как она розовеет. Чтобы она кровоточила.
— Он вернулся, и он придет за мной, — бормочет она, наклоняя голову в мою сторону и глядя на меня своими большими зелеными глазами, которые сидят пустыми.
Обычно они полны энергии, чувств.
Все, что я хочу сделать, это наполнить их снова. Вылить все эмоции, которые обычно переполняют ее, обратно в ее тело, потому что она не должна выглядеть так.
Пустая и полая.
В ее сознании выстроены стены, защитный механизм, чтобы спрятаться от вещей, которые ее пугают. Возможно, они были у нее всю жизнь. Я не удивлюсь, если именно это помогло ей пройти через систему приемных семей.
Но она научилась так хорошо прятаться за ними, что уже не может найти себя. Вот почему ей трудно смотреть на себя в зеркало.
— Мой отец все еще в тюрьме, дорогой фантом. — В моем голосе звучит горечь, когда я подхожу ближе к ее сидящей раме. — Даже если бы это было не так, твой страх перед ним излишен.
Мертвые глаза блуждают по моему телу, прежде чем она насмешливо покачивает плечами. — Это говорит его сын.
Я не хочу задаваться вопросом, почему только она вызывает во мне это извержение энергии. Почему это расплавленное огненное чувство прокачивается по моим венам при ее ответе. Мои брови сгибаются в глубокую V-образную складку.