Кровь не вода (сборник)
Шрифт:
Ночевала она в Лизиной квартире – ну, не стеснять же новую родню.
Но Альбина эту лавочку довольно быстро прикрыла – квартира общая, а стоит без дела и пользуешься одна ты!
Альбина есть Альбина. Никто и не удивился. Квартиру решили сдавать, а вырученные деньги делить на троих – Нину, Альбину и брата.
Димка сначала хотел отказаться, но железную длань наложила Лена. Ну и здесь не удивился никто – Альбина просто не могла отказаться ни от чего, что шло к ней в руки. А женушка брата просто теряла сознание, если копейка проплывала мимо ее рук. «Такая натура, несчастные люди», –
Сдать квартиру было поручено, разумеется, Нине – потому что даже сильно изменившаяся Светка доверия у родни по-прежнему не вызывала.
В начале июня Нина уехала в Питер, надеясь провернуть это дело за несколько дней. Дали объявление и принялись ждать. Претендентов было немало – квартира в центре, две комнаты, окна во двор. Да, запущенная, да, давно без ремонта, но – и деньги не сумасшедшие, да и хозяева без претензий.
И вот очередной претендент – немолодой иностранец приятного вида, седоватый, аккуратный, подтянутый и хорошо говорящий по-русски. Оказалось – бельгиец, искусствовед и вдовец.
На слове «вдовец» Норочка споткнулась. «А если?..» – дальше она не продолжила, но все поняли.
«Если» он будет водить девиц – все понятно, да, есть опасения. А ведь не спросишь – неловко спрашивать про его мужские потребности!
Словом, подумали и решили все-таки сдать одинокому искусствоведу, единогласно признав его на семейном совете все-таки лучшей кандидатурой.
Разбирая Лизин шкаф – а как же, куда арендатор будет складывать вещи? – Нина наткнулась на теткино завещание.
Там было прописано, что квартира завещана Нине – как самой «неимущей и одинокой». Обалдевшие Нина и Светка долго не могли прийти в себя, пока, наконец, первой в себя не пришла дочь и, сделав рукой жест, словно пытается дернуть стоп-кран, крикнула: «Йес!»
А глупая Нина тем временем размышляла, как сообщит эту новость Альбине и как та расстроится – ну, это уж к гадалке не ходи! Жена брата в расчет не входила – подумаешь, родственница! Не сестра. Что говорить.
А через полтора года бельгийский искусствовед обвенчался по православному обряду с хозяйкой квартиры Головановой Ниной Алексеевной. Не из корысти, конечно же, а по большому и светлому чувству.
А еще через полгода его командировка закончилась, и чета благополучно перебралась в городок Бусваль – родовое гнездо новоиспеченного мужа.
Все еще не пришедшая в себя Нина просыпалась в пять утра, словно по будильнику, и тихонько, чтобы не разбудить мужа, пробиралась к окну, где застывала как мраморная статуя.
Она вглядывалась в тихо и медленно вползающий на мощенную булыжником улочку молочный рассвет и все никак не могла связать и эту большую, мрачноватую, старую квартиру, и эту старинную, очень тихую узкую улочку, где на ночь окна домов закрывались глухими деревянными ставнями, и антикварный магазинчик напротив – с фарфоровыми птицами, выставленными в окне, и ранним почтальоном в черной фуражке на велосипеде, по привычке тормозившим ногой у каждого подъезда и приветливо машущим ей рукой, и перезвон колоколов в костеле на соседней улице – из их окна был виден только темно-зеленый и острый шпиль – и никак не могла связать это со своей жизнью. Ну просто никак! Ей по-прежнему
Так она стояла на старом темном дубовом паркете часов до семи, пока не просыпался муж, бельгийский искусствовед, и не приветствовал ее радостно и нежно.
Тогда она бросалась на кухню, где стояла огромная старая плита с медными ручками, и торопилась сварить кофе – обязательно в старой медной турке, перед тем смолов его в древней ручной кофейной мельнице, из которой уже никогда не испарится запах кофейных зерен, – «бабушкиной мельнице», как торжественно объяснил новоиспеченный супруг.
После кофе и тостов с клубничным джемом, обязательного зерненого творога от знакомой молочницы и пары кусочков острого и ну оч-чень пахучего сыра «Лимбургер» (муж ее к нему уже почти приучил), он, ее Флориан, пахший горьковатым одеколоном, уходил на работу в мэрию, где он служил в отделе культурных ценностей, а она снова застывала – уже за столом, и снова старалась представить себя в реальности. И снова не получалось.
Опять ей казалось, что кто-то подойдет сзади, довольно, кстати, ожидаемо, и она даже не испугается, и этот кто-то потреплет ее за плечо и грубовато скажет: «Эй, собирайся! Ты что-то тут задержалась!»
Она вздрогнет и спорить не будет – конечно, ей ведь давно пора. В Бирюлево, в родную девятиэтажку, на крошечную и тесную кухоньку, к плите, к отбитой мойке, к отвалившемуся бледно-салатовому кафелю, к родному и непроходимому никогда…
Очнись и возвращайся. К сварливым и ленивым дочерям – а что, сама виновата, таких воспитала! К крикливым внукам, к щам и котлетам. К гладильной доске и телепрограмме об устройстве личной жизни при помощи трех умных и опытных баб – резковатой, но справедливой красавицы-актрисы, громогласной и нарочито скандальной свахи и миловидной и умненькой астрологини.
А после этого всего, привычного и родного, падай в узкую и неудобную койку с продавленным матрацем и – улетай в свои эмпиреи. Приятного сна.
А все это, милочка, не для тебя – уж прости!
И она бы не удивилась.
Но никто не приходил и по плечу не трепал. Удивительно. Через какое-то время она, словно сбрасывая морок, приходила в себя и начинала хлопотать по хозяйству. Впрочем, какие же это хлопоты, просто смешно! Продукты – сплошное восхищение, да и едоки они с мужем… Рыба да салат, какая готовка! Белье гладит домработница, она же и убирает в доме, и закладывает стирку, и разбирает посудомоечную машину.
Можно просто почитать, поваляться, поучить язык. Или прогуляться по тихим зеленым улочкам, выпить кофе в кафе, прошвырнуться по магазинам и лавочкам. Можно посидеть в городском саду – ах, какие там розы! – и послушать пение птиц. А можно встретить мужа у мэрии и прогуляться по улицам вместе. И с ним же сходить в магазин и в кафе. Работу он заканчивает до смешного рано – в три часа дня. Соскучиться не успеешь!
Хотя нет – немножко все-таки успевала. Честно говоря. Самой даже странно и даже немного… неловко.