Кровь не вода (сборник)
Шрифт:
Маринку тут обожали – это было так очевидно, что исчезли все сомнения и дурные мысли, что здесь может быть что-то не то. А к ее бестолковой Светке относились с таким почтением и благоговением, будто в невесты им неожиданно досталась как минимум английская принцесса.
Светка вроде бы не зазнавалась, но вела себя так сдержанно и с таким достоинством, словно и впрямь получила воспитание во дворце, а не в жалкой панельке на последнем этаже дешевого спального района.
Нора, прихватив Маринку на «службу» – «Что ты, Ниночка, какие хлопоты, одно сплошное
Светка, ленивая и хамоватая соня, драила квартиру, зарывалась в кулинарные книги, выуживая сложные и малодоступные рецепты типа бланманже из сливок (проще – молочное желе) или каплуна по-французски (каплуном, кстати, оказался обычный петух).
Виталик, приходя с работы, протягивал молодой скромный букет и коробочку шоколадных конфет.
Потом все чинно рассаживались за стол, и Светка подавала ужин.
Нина смотрела на все это, широко открыв глаза, – это шоу, как считала она, было таким неправдоподобным и ненадежным, что она все время ждала, что дочь сейчас треснет тарелку об пол, заявив, как ей все осточертели, а внучка выплюнет в тарелку непрожеванное мясо и устроит свою обычную гнусную истерику.
Вот это было бы похоже на правду. А это странное театральное действие, постановка, Нину как минимум очень пугало.
Но ничего плохого не происходило. Так и текло – мирно и благостно. Все обожали друг друга, делали друг другу комплименты, расспрашивали о прошедшем дне и говорили друг другу «большое спасибо».
Поздно вечером, заловив дочь в ванной, Нина прижала ее к стенке и стала жарко, в лицо, задавать хлесткие вопросы, не дававшие ей покоя.
Светка смотрела на мать с недоумением и покрутила пальцем у виска.
– Не веришь? А во что ты, собственно, не веришь? В то, что я могу полюбить? А-а! Я поняла! – Дочь сдвинула брови. – Я тебя поняла! – зло зашептала она. – Ты не веришь в другое! Ты не веришь, что можно полюбить меня! Как же, понятно! Кому нужна такая дура, да еще и с довеском?
Нина с отчаянием махнула рукой и присела на бортик старой облезлой ванны.
– При чем тут это? – вяло спросила она. – Просто… все так стремительно и так… – она помотала головой, – так непонятно. Ты и Виталик – так быстро! Нора и Маринка – кто она ей, наша дурочка?
Светка усмехнулась.
– Ясно, мам! В чудеса мы давно не верим, да?
Нина пожала плечами:
– Мы – да. А вы?
– Мам! – горячо зашептала Светка. – Да я и сама не верю, честно! Так все странно как-то… И быстро. Но – вот ведь случилось! И знаешь, я сама обалдела. Они такие… Ну, чудные! Не такие, как мы. Но замечательные. Просто я такого не видела. Чтоб друг к другу с таким уважением. С такой нежностью, что ли… Он к матери – ну, вообще! Ну, и к нам так же, понимаешь? Он просто не умеет по-другому, наверное. Да, мам? Говорит, что влюбился сразу. Как только увидел. Я тоже подумала – псих. И Нора эта. Я тоже сначала думала – чокнутая. Оба чокнутые – наверняка.
Светка покрутила головой и замолчала. Так они просидели минут пятнадцать.
– А потом – нет, мам, не псих. Странный немного. Вернее, не странный – другой. А ко мне, мам… Я и не думала, что так бывает. Ну, после Кудрявцева моего и всех остальных идиотов. Пиво, футбол. Мат и разборки. Дружки всякие. Глаза б не смотрели!
Нина кивнула:
– Все так, Свет! И все же… Как-то стремительно очень. А ты… – Нина запнулась, – ты его… любишь?
Светка тихо рассмеялась и взяла Нину за руку.
– А я не знаю, мам. Веришь? Не знаю! Знаю только одно, – тут она замолчала. – Знаю только одно, мам, – шепотом повторила она. – Сейчас я счастливая, мам. Сейчас я – другая!
Нина почему-то тяжело вздохнула и прижала дочкину голову к своей груди.
– Ну, и слава богу, Свет, – повторяла она, – это ведь – главное!
– Это то, мам, – опять зашептала дочь, – то, чего у меня никогда не было. Ни разу, ты представляешь?
Нина усмехнулась и грустно кивнула.
– Представляю, Светуня! Ты даже не знаешь, как хорошо представляю!
Они еще долго сидели в темной ванной, обнявшись и чуть покачиваясь, словно убаюкивая друг друга.
Через пару дней, успокоенная, но все еще не очень уверенная в хорошем исходе, Нина уехала в Москву.
В тот же вечер позвонила Альбина и долго пытала по поводу дочки и ее новой жизни. Нина отвечала сухо, не вдаваясь в подробности. Альбина почти разобиделась и нехотя перевела разговор на квартиру. Что будем делать, как делить, ну, и все прочее.
– Все тебе мало, – зло бросила Нина, – никак не наешься!
Кончилось, конечно, скандалом. Но ничего – как говорится, не привыкать.
Потом покатилась обычная и привычная жизнь – Нина работала, помогала дочерям, возилась по дому, уставала, ругалась с обеими, перезванивалась со Светкой, продолжая удивляться переменам в дочери и радуясь ее хорошему настроению. В Питере все было, слава богу, в порядке. Маринку отдали в художественную школу – вдруг обнаружились способности к рисованию, к которым Нина отнеслась, как обычно, скептически. А потом бабушка Нора записала ее в хор и в гимнастику – ну, совсем обалдеть!
Нина ездила в Питер при любой возможности – длинные выходные, праздники или просто брала пару дней отгулов. Ее почему-то так стало туда тянуть, она и сама не могла объяснить эту тягу – к дочери, к внучке или к этому туманному, затянутому дождями, прекрасному городу, где она когда-то была так ослепительно и так радостно, так недолго счастлива – в очень далекой и почти нереальной молодости. Сразу после свадьбы рванули туда на неделю. С еще очень любимым первым Нининым мужем.
Ехала обычно «Сапсаном» – дороговато, конечно, но как же удобно! Выезжала в шесть утра, а к десяти – подумать только – уже в Питере.