Кровь неделимая
Шрифт:
Глава 2
Егор, как и всякий любимый родителями ребенок, не сознавал своего счастья. Естественные в своей нежности отношения любящих друг друга супругов, здоровый красивый мальчик, родившийся, когда родителям было уже далеко за тридцать, обеспеченный быт – добротный, без излишеств – что еще нужно, чтобы ощущать себя счастливым мальчишкой? Немного позже Егор понял, что нужно еще быть уверенным в своем будущем, но тогда и будущее казалось ему таким же непременно счастливым, потому что он верил – рядом всегда будут родители.
Отец много работал,
Самыми счастливыми ему запомнились дни отпуска отца. Он каждый год упорно увозил семью в далекую Зиньковку, по непостижимым причинам предпочитая всем южным морским санаториям и подмосковным дачам эту глухую деревушку. Брянщина в те годы была благословенным краем, который не знал еще варварской вырубки сосновых боров, и когда еще не случилось несчастья с Чернобылем. Там у отца был дом, то ли купленный по случаю, то ли снятый внаем, Егорка по юности лет этим вопросом не интересовался.
С утра, стараясь не разбудить мать, они выбирались через окно мансарды на балкон, потом по крутой наружной лестнице спускались во двор, и вот он – простор. Десять минут ходу, и маленькая река открывалась их взору. Она действительно была маленькая, но ее сильное течение и буруны показывали, что и с ней шутки могут быть плохи. Особенно в одном месте, под самым крутым обрывом, там стремительная воронка ни на миг не останавливала своего вращения, как будто зазывая нырнуть в нее, покружиться и… утонуть. Каждый раз, проходя над обрывом и этим страшным водоворотом, Егорка поеживался и невольно хватался за отцовскую руку. Он плохо еще плавал и боялся водного течения. И все-таки они с отцом были счастливы и рекой, и мелкими пескарями, щедро ловившимися на их нехитрые снасти.
Несчастье случилось, как случаются все несчастья – неожиданно. Хотя один знак судьбы Егор получил. И когда он повзрослел, он понял, что и у отца было предчувствие беды.
Это случилось в первые дни очередного отпуска. Май был холодным, как никогда. И, собираясь на утреннюю рыбалку, Егорка с отцом надели старые посеревшие от времени телогрейки.
– Мы с тобой как зеки, – смеялся отец, глядя на бритую на лето голову сына.
– Кто это? – удивился Егор.
– Люди, – просто сказал отец, – просто люди без свободы.
– Если без свободы – это не люди! Я никогда не буду без свободы! – твердо пообещал себе и отцу Егор.
Отец почему-то замолчал, и до самого берега не сказал ни слова. Он как будто был где-то далеко, и Егорке в его мыслях не было места. А Егорке вдруг расхотелось в это утро идти на реку. Вот не захотелось – и все тут. Но отец не останавливался, все шел и шел, крепко держа Егорку за руку.
В тот день они, как всегда, сели рядом на мостках, затихли и долго следили за зыбкой тенью от прибрежных кустов, от косматых ивовых веток, скользивших по стремительной воде. Речушка этой весной была особенно серьезной – на небольших перекатах громыхала камнями, потом с шумом обрушивалась в небольшую заводь с неожиданным водоворотом в центре. Этого водоворота боялись все в деревне, а он с периодичностью и равнодушием маньяка каждые
День был особенно студеный, бессолнечный, долго сидеть, честно говоря, Егорке совсем не хотелось. Но боязнь увидеть на губах отца снисходительную насмешку была невыносимой. И вот они сидят рядком, прижимаясь друг к другу боками и смотрят, как леска тянется далеко вниз и поплавки скользят по течению, силясь оторваться и уплыть куда-нибудь вольными полосатыми буйками.
Внезапно, в одно мгновенье, между двух поплавков пронеслась в кипящей от бурунов воде маленькая голова мальчишки. Он отчаянно барахтался, силясь зацепиться то за осклизлый камень, то за тонкую безлистную ветку ивы. Руки мгновенно срывались, и мальчик приближался к главному перекату, за которым был омут с проклятым водоворотом. Ребенок даже не кричал, не тратя сил и не надеясь на помощь. Было тихо и страшно, только река ворчала, надеясь сожрать еще одну жертву.
Отец камнем рухнул в воду, не тратя время на удобный бросок, на несколько секунд его голова скрылась под водой, а потом вынырнула совсем недалеко от мальчика. Видимо, он успел под водой схватить его за ногу, и мальчик даже оглянулся в надежде на спасение. Но секунду спустя в руке отца остался только мокрый ботинок, а мальчик перекатился через бурун и скрылся в водовороте. У него уже не было сил бороться. Отец в несколько сильных бросков преодолел расстояние до водоворота, и вода накрыла их с головой.
Егорка с панической гримасой на лице сидел, не шелохнувшись. И только руки его вцепились в новенький тросик, служивший ограждением мостка. И когда голова отца показалась ниже по течению, Егорка увидел на его плече бессильно повисшую голову мальчика, он понял, что задержал дыхание настолько, что еще бы миг – и он задохнулся бы. Егорка со всхлипом сделал вдох, как будто это его только что достал из воды отец. И только тогда он побежал к берегу, потом вниз по реке, на ходу срывая с себя прогретую телом фуфайку.
Мальчик лежал на молоденькой и редкой еще траве, широко раскинув руки, а отец то вдувал в него воздух из своих легких, то принимался складывать и раскладывать его руки. Наконец тело мальчика содрогнулось от рвотного позыва, и на траву изо рта полилась вода. И тогда отец, почти не глядя на сына, выхватил у него из рук фуфайку и завернул мальчика.
Егорка едва поспевал за отцом, и все спрашивал, почему он бежит не домой. А отец как в забытьи отвечал:
– Я домой, сынок, я как раз к нему домой.
И он пробежал мимо их дачи, испугав выглянувшую в окно мать, и вбежал в проулок, в котором стояли всего четыре дома. Отец прогрохотал по ступеням на высокое крыльцо одного из них, самого большого и, по-видимому, самого богатого. Дверь ему навстречу распахнулась, и крупная костистая тетка с белым, как ее косынка, лицом, выхватила мальчика из рук отца.
Отец покорно выпустил ношу из рук и бессильно опустился на крыльцо.
– Пап, а пап, пойдем отсюда, – Егорка потянул отца за рукав, тот покорно поднялся и, с тоской оглянувшись на окна, вышел со двора.