Кровь слепа
Шрифт:
— А продавцы в лавке севильского футбольного клуба ничего не заприметили?
— Ничего. Там было полно народу, толчея. Они и Дарио-то не запомнили, — сказала Консуэло. — Подтверждается лишь то, что удалось выяснить Кристине у двух свидетелей, видевших все из своей квартиры на проспекте Эдуардо Дато.
Кадры промелькнули мгновенно. Перемотать. Опять просмотреть. Опять перемотать. Просмотреть еще раз. Остановить кадр.
Консуэло обвела пальцем три фигуры на заднем плане.
— Вот Дарио.
— Тех же самых, что были на них, когда они вышли из магазина, да?
Он сел рядом с ней в изножье кровати. Наклонился, уперев руки в колени, уткнулся лицом в ладони в молитвенной позе. Она опять перемотала запись и вновь поставила ее, рассчитывая, что опыт полицейского сумеет выудить из этих кадров нечто, ускользнувшее от нее.
— Расскажи мне подробно все, что было в торговом центре, — сказал он, выключая телевизор. — Мне надо знать это с точностью до минуты и до сантиметра, начиная с того, как я поговорил с тобой из аэропорта утром. Меня интересует каждая деталь, каждая крупица, каждая мелочь, сохранившаяся в твоей памяти. Кто тебе звонил, и кому ты звонила. Ты все время оставалась на телефоне, но говорить из торговых помещений неудобно — плохая слышимость. Значит, ты, вероятно, выходила наружу. Что бросилось тебе в глаза. Говори, не молчи, говори не переставая, и прерывать тебя я не буду.
Фалькон запер дверь спальни, выключил свет, оставив только настольную лампу в углу. Вытащил свою записную книжку. Начала Консуэло с момента, так больно ранившего ее в самое сердце, когда Дарио спросил ее, по-прежнему ли любит она его теперь, когда рядом появился Фалькон. И тот слушал, не смея поднять на нее глаза. Но, услышав ответ, вскинул голову и кивнул. Она глядела в окно, где на темном стекле лучи света от лампы рисовали их отражения. Картина была едва ли не уютная. Он дал ей говорить беспрепятственно, а прервал лишь для того, чтобы ласково просить говорить, еще побольше и поподробнее, не позволяя ей, поддаваясь усталости, скользить по поверхности, не давая ненароком упустить что-то, что могло показаться ей несущественным. Он хотел, чтобы происшествие прокрутилось в ее мозгу целиком, связно, как на кинопленке, хотел видеть все то и так же, как это видела она. Она дошла до того момента, когда обратила внимание на двух мужчин.
— Оба испанцы. Возраст — на вид двадцать с лишним. Один коренастый, стрижка обычная, косой пробор, брови вразлет, нос крупный, картошкой и как будто сломанный, щеки — бритые, крепкие зубы. Другой — худой, длинноволосый, резкие носогубные складки, лоб изрезан морщинами.
— Как могла ты разглядеть лоб, если у него длинные волосы?
— Он отвел
— А рубашка какая?
— С длинными рукавами, синяя, навыпуск. А на коренастом была рубашка фирмы «Лакост» с крокодильчиком. Темно-зеленым.
— Ноги?
— Ног я не разглядела.
— Что было у них в руках?
— Куртки. Да, помнится, я еще подумала: в такую погоду и куртки. Когда мы въезжали на подземную парковку, компьютер в машине показывал сорок градусов.
— Какого цвета куртки?
— Темные. А поточнее — сказать не могу.
Он опять прокрутил запись. Проглядел ее, стоя на коленях почти вплотную к экрану, весь внимание. И остановил кадр, когда увидел трех мужчин, выходящих из магазина.
— Надо улучшить изображение, добавить резкости и напечатать снимок в газете, — сказал он. — После этого мы опросим всех вокруг, кто попал в кадр.
— Но кто эти трое? — спросила она, тоже встав на колени подле него, и постучала по экрану.
Взгляды их встретились, и дрожание экрана, и неверный свет, льющийся с него, не помешали ее моментальной догадке.
— Ты что-то знаешь, — сказала она, моргая. — Что это, Хавьер?
Близость ее причиняла боль. Он поднялся, встал. Она тоже встала.
— Тебе же не знакомы эти люди, правда? — сказала она. — Откуда тебе их знать? Разве такое возможно?
— Я их не знаю, — отвечал он. — Но я знаю, что это все произошло из-за моей работы.
— Из-за твоей работы? Как это — из-за работы? Работу делаешь ты. Значит, это из-за тебя. Но почему?
Он рассказал ей о беседах с Марисой Морено и чем вызван его интерес к ней. Рассказал о дисках в портале погибшего русского мафиози. О допросе с пристрастием, который он учинил Марисе. О телефонных звонках и о звонке вечером накануне перед последним их свиданием.
— Значит, эти люди следят за тобой, — сказала она. — И потому держали в поле зрения мой дом и моих детей.
— Вероятно.
— Ты знал это, — сказала она и, отвернувшись от него, уставилась в черное стекло, в котором отражения их лиц представлялись ей теперь воплощением величайшего предательства.
— Мне и раньше угрожали, — сказал он. — Это их извечная, классическая тактика — мешать расследованию и тем самым замедлять его. Отвлекать внимание.
— Ничего себе отвлечение! — сказала она. — К дьяволу их с их отвлечением! Мой сын…
Она осеклась. Ошеломленная какой-то новой мыслью.
— А ведь то же самое было и четыре года назад, — сказала она. — Как это я ухитрилась забыть? Как это могло выскочить из головы?
Она отошла от него, потом резко развернулась к нему лицом с видом обвинителя в зале суда.
— Я порвала с тобой четыре года назад частью из-за этого тоже, — сказала она.