Кровь в моих жилах

Лаас Татьяна

— Тогда сегодня и решим все. — Светлана встала и пошла к сейфу, в котором хранились зелья и осиновые колья. — Только, Дарья Ивановна, мне помощь от вас понадобится.

Та все так же истово поклялась:

— Все, что угодно, ваше благородие. Все сделаю, все выполню. Ради Верочки и её счастья.

Светлана достала из сейфа и положила перед Лапшиной пакет с острыми железными лезвиями:

— Во-первых, надо в каждую дверь и в каждое окно, кроме спальни Веры Ивановны, вставить по четыре лезвия. Как в сказке про Финиста.

— Сделаю, — быстро кивнула Лапшина.

— Во-вторых, саму Веру Ивановну, чтобы не мешала разговорам с… Ясным соколом… Нужно усыпить крепко-накрепко. — Разрыв

связи между упырем и жертвой крайне болезненный, иногда к смерти может приводить. Дарью Лапшину бы тоже усыпить, но не согласится ведь — она из тех, кто хочет все сам контролировать. Светлана подала Лапшиной небольшой бутылек черного аптекарского стекла. — Выпоите на ночь Вере Ивановне двадцать капель. Спать уложите в комнате без окон — любая кладовка подойдет, главное, чтобы дверь крепкая была. Еще…

Светлана вернулась за стол и, стараясь не шипеть от проснувшейся боли в правой ладони, еле-еле написала требование предоставить городового на ночь в дом Лапшиной.

— Держите. — Светлана протянула бумагу. — Обратитесь в полицейский участок — вам выделят городового.

— Зачем? Не лучше сохранить это в секрете?

— Не удастся. — Светлане пришлось лгать: — если это цесаревич, то после его превращения обратно в человека, надобно его представить властям, чтобы замолчать факт его возвращения не удалось. Городовой именно для этого и нужен: он подтвердит факт превращения Ясного сокола в человека.

Лапшина кивнула, сложила записку и сунула её в рукав платья:

— Тут же схожу в участок, попрошу пристава Громова выделить лучшего городового.

Светлана улыбнулась — кажется, сегодня от хвостомоек никуда не убежать:

— Я приеду к вам ближе к полуночи. Не забудьте: нужно усыпить Веру Ивановну, везде вставить лезвия, кроме её спальни, саму Веру Ивановну уложить спать в безопасном месте.

— Все сделаю, не извольте сомневаться, — сказала Лапшина и, взяв с собой лезвия и бутылек, пошла прочь. Уже в дверях она неуверенно обернулась: — это ведь точно Дмитрий Ясный сокол, да?

Светлана лишь сказала:

— Узнаем. — Оказывается, упырю не удалось до конца заморочить голову Дарье Ивановне.

Лапшина задумчиво кивнула и вышла. В узкую щель закрывающейся двери просунулась девичья рука, и на пороге кабинета возникла та самая корзина со всем свежим с огорода… Дверь тут же захлопнулась, и в коридоре раздался быстрый перестук каблуков — Лапшина еще и бегать умеет. Вот не верят некоторые в искреннюю и беззаветную службу чиновников.

Аромат копченой курицы сводил с ума. Светлана выдержала лишь полчаса, а потом сдалась — обулась, переложила конверт с деньгами из корзины в карман мундира, заняла у Ерофея Степановича целковый под небольшой процент — грош в день, выпросила у него же зонт и направилась в храм. Там точно есть те, кому продукты, принесенные Лапшиной, нужнее, тем более что сегодня положено раздавать милостыню. Сама Светлана никогда и ни за что не опустится до взятки. Только не она. Ей нельзя переступать эту грань, иначе уважать себя она перестанет.

Дождь продолжал лить. От него не спасал даже зонт — порывы ветра быстро намочили мундир. Юбка противно липла к ногам, в туфлях хлюпала вода — тротуары превратились в ручьи. Корзина тяжело оттягивала руку, хорошо, что идти было недалеко. Площадь перед храмом была пуста, только перебежками от храма и до извозчиков, а кто побогаче до магомобилей, спешили редкие прохожие. Даже уличных торговцев едой не было видно. Только мокли на паперти нищие да калеки. Крик юродивого: «Грехи! Грехи наши тяжкие!» протяжно разносился во все стороны.

Светлана остановилась на миг перед храмом, перекрестилась, как положено, раздала на паперти содержимое корзины и робко вошла — каждый

раз она боялась, что её оттолкнут и попытаются прогнать. Местный юродивый сегодня её не заметил и не схватил за руку, крича от боли. Сейчас он в одной мешковине на голое тело стоял на коленях и, до красна растирая веки грязными руками, плакал. Хотя быть может это были лишь капли дождя или грязная вода из лужи — он то и дело падал ниц, прямо в лужу перед ним, а потом вставал и снова кричал: «Грехи! Грехи наши тяжкие!» Страшна в России участь провидцев. Не дай Бог иметь такой магический дар.

В храме было полным-полно людей. Горели свечи, пахло елеем, людьми, промокшей одеждой и благостью, снова заломившей и так переполненные эфирные каналы в теле Светланы. Она, быстро поклонившись как положено иконе Божьей Матери, поспешила прочь — надо было приходить утром, когда благость еще легко переносится.

Заскочив в недорогое кафе, Светлана купила себе кулек пирожков с капустой на ужин и на завтрак, а потом поспешила обратно в управу — Ерофей Степанович скоро пойдет домой, и зонт ему очень даже понадобится. Письмоводитель, закутанный в шинель, уже недовольно стоял на крыльце в ожидании Светланы. Подобострастный на словах, он все же выдал свое недовольство задержкой Светланы — чуть ли не силой вырвал у неё зонт и пошел прочь, неловко шлепая ботинками с галошами по лужам.

Закрыв двери управы на ключ — для внезапных посетителей был электрический звонок, Светлана устало пошла в свой кабинет на второй этаж. Она настолько промокла и озябла, что решила наплевать на магдетекторы — она эфиром высушила на себе одежду и обувь. В сегодняшней эфирной буре, уже приближавшейся к пятой, не меньше, степени, её заклинаний не заметят. Теоретически. Забавно, что ранги магов шли от пятого к первому по возрастанию сил, а вот степени эфирного напряжения считались, как у метеорологов: от меньшего, первого, к большему. Самым сильным и опасным считался восьмой уровень. «Катькина истерика» десять лет назад просто сожгла магдатчики — теоретики от магии считали, что тогда императрица из рода Рюриковичей выдала запредельный десятый уровень. Светлана до сих пор этого не понимала: предали тебя кромешники — остальная страна-то при чем? Хорошо, что сейчас с самодержавием было покончено, хотя конституционная монархия, которую объявили почти десять лет назад тоже не особо хороша оказалась — Светлана кардинальных перемен не замечала. Цены росли, жалование оставалось неизменным почти век, чиновники как брали взятки, так и брали, и что со всем этим делать, она не знала. Если только сегодняшний упырь, действительно, окажется цесаревичем Дмитрием? Хотя Россия уже проходила двух Лжедмитриев. Светлана даже не знала, что будет лучше: упырь или все же цесаревич? Впрочем, гадать глупо — полночь сама раскроет тайну любовника Веры Ивановны Лапшиной.

Светлана, поужинав и поставив будильник в кристальнике на одиннадцать часов, легла спать — все лучше, чем страдать от ноющих эфирных каналов и прыжков температуры. Ей казалось, что она только-только положила голову на подушку, как будильник резко затрезвонил, прогоняя сон. Дождь за окном не закончился, так и продолжал капать, уже еле-еле, стуча по железным оконным откосам. Идти куда-то в темень и слякоть не хотелось. Светлана быстро привела себя в порядок, поймала на улице позднего извозчика и к полуночи приехала к дому Лапшиной. Он находился у самого начала Ежиной горы в относительно благополучном квартале Уземонки — полицейский участок находился в паре минут ходьбы. Дом был двухэтажный, в пять окон по фасаду, первый этаж каменный, второй — деревянный. Кружевные наличники на окнах, из-за плотных штор пробивался яркий электрический свет. Лапшины жили хорошо. Все портил только залетный Ясный сокол.