Кровь в моих жилах
Шрифт:
Юлия Романовна сурово сказала, рассматривая раны и что-то пальцами проверяя в глубине:
— Нужна операция. Гарантий, что кошка её перенесет, никаких. Выхаживание будет долгим и тяжелым. Сразу говорю, что проще усыпить.
Светлана твердо сказала:
— Сколько будет стоить лечение? — Усыплять баюшу она ни за что не будет.
— Полуимпериал точно. Возможно, окончательная сумма достигнет империала. Кошка непородистая, подумайте еще раз — сумма на лечение уйдет большая. Потребуется много редких зелий.
Светлана безропотно достала кошелек и пятирублевку из него.
— Я с большими суммами не хожу. — На самом деле синенькая в кошельке была её единственной ассигнацией на данный момент. Светлана собиралась на неё купить новые ботинки. Хотя это всего половина стоимости ботинок. Один ботинок, который все равно так не продадут, и жизнь баюши? Выбора-то нет. Через три недели выплатят
Ерш кивнула:
— Хватит. — Она подхватила кошку и пошла прочь из приемного холла, отдавая распоряжения своей помощнице: — Ирочка, данные запиши, особливо нумер телефонный для быстрой связи — мало ли что с кошкой случится. И оплату прими. Я пошла мыться. Ну-с… С Богом.
Оформив все бумаги, оставив номер служебного кристальника и отдав синенькую, Светлана отрешенно пошла прочь. Ей еще на службу надо вернуться. Она зябко передернула плечами, рассматривая в окно больнички продолжавшийся дождь. Плащ она оставила в парке на поляне, зонт был при Громове, денег на извозчика не было. Придется тащиться в управу под дождем.
Удивительное дело — Петров её так и ждал в магомобиле: сидел за рулем и тайком от пристава смолил папироску. Увидев на крыльце Светлану, он выскочил из салона и открыл перед ней дверцу:
— В управу?
— В управу, — улыбнулась Светлана. Она всем хвостомойкам свечи за здравие поставит — только за то, что они необычайно, как говорил Громов, хорошие.
Глава четвертая
Ждут Дмитрия Ясного сокола, а встречают упыря обыкновенного
В управе было все так же промозгло, тихо и пусто. Неприсутственный день — праздник же. Воняло влажными деревянными полами, пылью, которую неаккуратно смахнули, просто подняв её в воздух — за Ивашкой такое водилось, — и кисло суточными щами из ближайшего трактира «Чепуха» — Ерофей Степанович, письмоводитель, был страстным поклонником кулинарного таланта их повара. От самого Ерофея Степановича уже попахивало водочкой — по его словам, такой супец, окромя водочки, ничем иным запивать и нельзя. Меру он знал, и больше шкалика в обед, не употреблял. Богдан Семенович, глава управы, на такое закрывал глаза, Светлана же на дух не переносила Ерофея Степановича — это отвратительно, выпивать на службе. И вообще выпивать. Старый, седой, с огромной лысиной и пышными бакенбардами английского типа, вышедшими из моды в Великую войну, с всегда идеально выглядевшим мундиром и пальцами в чернильных пятнах, Ерофей Степанович ни к чему не стремился, оставшись навсегда в чине коллежского секретаря. Жил он один, жалования ему хватало, ответственности, которая приходит с чинами, он боялся, как черт ладана. Почерк у него был перфектный — даже у учителя каллиграфии, обучавшего Светлану, не было такого почерка. Пишущих машинок Ерофей Степанович не признавал, и всю документацию вел от руки, с чем Богдан Семенович давно смирился. Зато заклинание копирования, единственное, что освоил со своим пятым, низшим рангом Ерофей Степанович, у него получалось легко и словно играючи. Светлана на ходу поздоровалась с письмоводителем, заметив, как тот судорожно стащил с плеч плед, укутавшись в который он до её прихода сидел. Она не стала выговаривать, как обычно делал Богдан Семенович — сейчас сама с удовольствием закуталась бы в плед и прислонилась бы к печке, только топить еще было запрещено. Светлана на всякий случай уточнила, были ли сегодня просители: несчастья не выбирают день, чтобы случиться, — и дождавшись отрицательного ответа от письмоводителя, направилась на второй этаж в кабинет. Уже у лестницы её догнал дребезжащий голос Ерофея Степановича:
— Погодите-с, вспомнил. К вам заходила некая Дарья Ивановна Лапшина. Сказала, что по личному делу, и заявление писать отказалась.
Светлана обернулась на вновь кутающегося в плед поверх чиновничьего мундира старика:
— Она что-то еще говорила? — В висках разгоралась головная боль, и думать о просителях не хотелось. Сейчас бы домой, только службу не оставишь из-за Мишеля. Чтоб княжичу сейчас икалось в его Волчанске, и булка в горле комом встала. Или хотя бы шампанское попалось невкусное.
— Сказала, что зайдет еще раз.
— Спасибо, Ерофей Степанович. Я буду у себя. Если госпожа Лапшина вновь придет — направите ко мне.
Служба все же превыше всего.
— Все непременно-с! — Старик зашуршал бумагами, что-то подслеповато читая. Бумаг у него на столе всегда было много.
Светлана зашла в кабинет и первым делом, скинув мокрые туфли, достала колдовку и поставила на неё турку — отчаянно хотелось согреться. Эфирные каналы, насильно расширенные недоступным уровнем заклинаний, продолжали ныть,
Светлана подумала и вместо воды для кофе налила в турку остатки сбитня. Запахло разнотравьем, словно летом идешь по лугу, наслаждаясь теплом и безмятежностью, только пчелы деловито жужжат, а где-то беззаботно смеётся мама, и рядом брат бежит с веревкой от бумажного змея, и все еще живы…
Закутавшись, как Ерофей Степанович в плед, и поставив кружку со сбитнем на свой рабочий стол, Светлана, заправив в пишущую машинку чистые листы, принялась печатать отчет — одной рукой, левой, потому что на правой руке синяк от указательного пальца полз уже дальше по ладони к запястью. Завтра придется идти к участковому доктору или сразу в больницу — там лечение бесплатное.
Время тянулось медленно — пока еще попадешь по нужным клавишам пишущей машинки, зато сбитень закончился быстро — пришлось еще два раза заваривать кофе. Желудок то и дело напоминал, что пирожок был один и давно. Только расходы сегодняшнего дня не включали в себя покупку еды, сегодня Светлана должна была столоваться дома, обед и ужин входили в оплату её квартиры. Придется потерпеть.
Светлана старательно подбирала слова для отчета, пытаясь ничего не пропустить — любая мелочь может стать решающей. Например, та же глубина залегания символов Мары — Светлана кое-как левой рукой набросала немного косой план капища, чтобы ничего не забыть. Она потерла висок: в том же Рыбово, где этим летом шли раскопки, глубина культурного слоя была в три аршина! А тут, в Сосновском, всего штык лопаты. Всего штык — видать, капище было новоделом. Или его так часто посещали, что затянуть землей не успело? Стоит завтра сходить в музей — обсудить капище с местным этнографом Василием Андреевичем Загорским, заодно у него можно поинтересоваться берендеями. Светлана придвинула к себе чистый лист бумаги и с трудом надписала сверху, делая два столбика: «маги» и «берендеи». Магов она сама сможет внести в список, а вот берендеев… Пока кроме, да простит её Мишель, княжича и купца-миллионера Солодковича, никто в голову не шел. Сделав себе пометки, Светлана вернулась к отчету — ей еще надо решать, упоминать ли в нем кошку. То, что это баюша, точно стоит сохранить в тайне: и баюше будет проще, и самой Светлане тоже — за привязку баюна на собственную кровь Светлану и разжаловать могут. Баюны редки, еще меньше тех, кто их может себе подчинить. Светлане повезло — баюша умирала, и потому приняла кровь. Об этом точно никто знать не должен. Даже Громову такое доверять нельзя. Она вздохнула и принялась за самое трудное. Свое особое мнение о Громове Светлана еле напечатала — не привыкла наводить на людей напраслину.
Госпожа Лапшина пришла ближе к шести, когда Светлана на второй раз перечитала отчет и осталась им довольна — теперь его можно отдавать Ерофею Степановичу для снятия копий для Уземонского участка и оставить на подпись Богдану Семеновичу.
Лапшина, одетая прилично в темно-сливовое закрытое платье в пол и вместо шляпки носившая на голове расписной платок, выдала свое происхождение сразу же с порога — занесла для креста пальцы, глазами ища красный угол. Естественно, икон она не нашла, но все равно перекрестилась, глядя в окно на далекий храмовый шпиль. Светлана поняла, что госпожа Лапшина из купцов или разночинцев. Для мещанки она слишком дорого одета — ткань на простом, без излишней отделки платье, была совсем непростой. Лет Дарье Ивановне было где-то ближе к тридцати, обручального кольца на пальце не было. С мужчинами в Российской империи было трудновато после Великой войны. За Дарьей Ивановной следом, с небольшой плетеной корзиной в руках зашла служанка, встав у двери и потупив взгляд.
Лапшина же уверенным, по-мужски широким шагом дошла до стола Светланы.
— Прощения просим, ваше высокоблагородие, — сказала Лапшина, привычно польстив с чином. — Я Дарья Ивановна Лапшина, из купечества, я по личному делу, ваше высоко…
— Ваше благородие, — поправила её Светлана. Она жестом указала на стул перед своим столом: — прошу, присаживайтесь.
Лапшина спокойно села, правда, тут же смазала о себе представление, нервно поправив платок на груди.
— Ваше благородие, — снова начала она. — Дело у меня очень личное, я бы хотела, чтобы о нем не было известно… Дело сложное, я даже не знаю, как начать. Дело-то семейное и в то же время государственной важности.