Кровь вторая. Орда
Шрифт:
Когда Матерь скрылась за кибитками, Золотце резко поменяла своё отношение к молодому берднику и тут же узнала его, сделав вид, что, только что обратила внимание, на таких скромно стоящих двух молодцев, ими же прижатых к стенкам кибиток.
— О, здрав будь, сирота, — поздоровалась она, притом поздоровалась громко, явно на показ, при этом мило улыбаясь и пробираясь между своими спутницами, почти в плотную к молодым воинам, — как тебе спалось без меня этой ночью? Не замёрз?
— Здрав будь, Золотые Груди, — так же громко приветствовал наездницу Кайсай, решив поучаствовать в состязании по зубоскальству, раз она так настойчиво напрашивается,
Моментально, вокруг собралась толпа зрителей, в составе всей прискакавшей девятки, как успел посчитать Кайсай, которые, как одна, имели одинаковое выражение на лице — смесь недоумения, по поводу, ещё пока, живого покойника, посмевшего рот раскрыть в их присутствии и закипающей злобы-ненависти, начинающей выплёскиваться из глаз через край, по поводу наглого тона, этого бедняги. Но игривое поведение Золотца, одной из своих сестёр и при том, не самой последней, похоже, накладывало на их лица, вдобавок ко всему, налёт полного непонимания, происходящего и предвкушая нечто интересное, они поспешили занять самые удобные места, среди зрителей.
А когда Золотые Груди, встав параллельно жертве на расстоянии вытянутой руки, заразительно залилась звонким смехом, то вообще впали в прострацию, и кое-кто, даже ротики приоткрыл.
Стражи входа, стояли вкопанными столбиками, вытаращив глаза на самоубийцу, то бишь на Кайсая и все сообща, мучились вопросами: «Что делать и за кем бежать»?
В отличии от их путешествия, на этот раз, Золотце вела себя раскованно, запросто и не перед кем не пыжась. Её поведение говорило о том, что окружение, примерно, одного уровня с ней и тут она, может себе позволить быть несколько другой.
— Кайсай, — взмолилась театрально, отсмеявшись дева, — ну, тебя рыжую, наглую морду, ничем не пронять. Я думала, он бедный, теперь по мне плакать будет, убиваться, а ему трынь-трава, нассы в глаза. И где там твой кожаный меч, который ты двумя руками держал, меня защищая? — с этими словами, она демонстративно наклонилась к его штанам, как бы пытаясь, там что-то разглядеть и шутовски разведя руки в стороны, жалобно проговорила, — мальчик, там нет ничего, — и сделав наиграно испуганное личико и положив ладони на щёчки, ахнула, — ах, неужто украли?
Суровые зрительницы, смотревшие за дурачившейся сестрой и поняв, что это продолжение какого-то шутовства, начало которого они, почему-то, пропустили, весело захихикали, высоким перезвоном девичьего смеха, оценив шутку подельницы по достоинству. Но Кайсай в долгу, естественно, не остался:
— Девонька, Золотце, вот меч, — и с этими словами, он перекинул висевший слева акинак, на правую ногу, звонко шлёпнув им себя по бедру, — и он железный и очень острый, и кожаные у него ножны. Никто его не крал. Ты, наверное, опять меч с вдувателем перепутала. Видимо, ночью, в темноте со страха не за то держалась.
Раздалось дружное ржание мужицкой половины зрителей, девы лишь скривились, но воздержались.
— С чем перепутала? С вдувателем? — переспросила она, делая вид глубокого недопонимания, смешанного с презрением к тому предмету, о коем идёт речь.
—
Толпа, которая уже заполонила всё свободное пространство, грянула хохотом. На этот раз, даже подруги Золотца поддержали своим визгом оппонента. Становилось всё интересней и интересней. Золотце, подбоченилась, выждала, пока хохот стихнет и жалобно, чуть ли не плача, показательно взмолилась:
— Кайсай, мальчик мой, да пока, у тебя там, хоть что-нибудь вырастит, я состарюсь и сдохну от ожидания!
Очередная пауза в парном выступлении, заполненная громким гоготом.
— Так возьми, да поухаживай, за цветочком аленьким, — во всю глотку взмолился в ответ рыжий, тоже изменив голос, будто вот-вот заплачет, при этом перенося левую ногу на другую сторону и усаживаясь на седло сбоку и раздвигая ноги, — говорят ведь, девонька, ласка, да забота чудеса творят. А коль слезой окропишь, да, поцелуешь…
Договорить ему не дали, так как окончание, утонуло в многоголосой истерике. На этот раз, пауза затянулась на долго. Но вот, хохот резко затих, притом, затишье пришло со стороны входа. Оба участника словесного поединка повернули головы в том направлении и тут же засуетились.
Прямо перед ними стояла золотая баба с хищной улыбкой на лице, а возле неё, судя по дорогому наряду, сам верховный атаман и оба пристально смотрели на эту сладкую парочку. Золотце, постаралась отодвинуться он рыжего наглеца, но ей это не очень удалось, так как сзади, уже подпирали вплотную. Кайсаю и раньше не куда было двигаться, он был прижат к кибиткам. Наступила тишина.
— Что здесь происходит? — повелительным тоном, но не пряча улыбки, поинтересовалась Матерь, — я уж думала, здесь крови по колено, а они, видите ли, лясы точат, да, зубоскалят. Я смотрю молодец ты на язык остёр? — обратилась она к Кайсаю, очень недобро, вызывающе.
Кайсай, спрыгнул с коня на землю, протиснулся между своим Васой и жеребцом Золотца, выходя к золотой бабе и стянув шапку, почтительно поклонился, после чего мотнул головой так, что коса по пояс, сделав круг по воздуху, опустилась ему на грудь, глухо стукнув о бронь. Матерь распахнула, изумительно, нереально голубые глаза, от эффектного приветствия и подошла к молодцу в плотную, схватив его косу, как бы рассматривая. Повертела, пощупала, а затем обратилась к своим «мужерезкам»:
— Девы, ты б научили мальчика косу то плести, а то ведь не понять, толь девка «навыдане», толь в «заперти».
Шутку по достоинству оценили все зрители, залившиеся звонким смехом, кроме Кайсая, который хитро прищурился, соображая, с чего бы это такой важной персоне, в зубоскальство с ним играться. Не смеялась и Золотце, которой, ни только весело не было, но и с лица вся спала, побледнев, настороженно сверля спину Кайсая. Она очень боялась, что этот урод безголовый, за ответным словом в карман не полезет и её опасения подтвердились, в самой ужасной форме.