Кровь вторая. Орда
Шрифт:
Атиагу ничего не надо было говорить. Он всё понял сразу. Царь Царей, решил выместить свою злость на бедных жрецах. Он лишь заволновался, как бы этот вояж, не превратился в повальное вырезание жрецов и верующих данного культа, понимая, что это будет очень много народа.
Если Повелитель на это решиться, то польются реки крови и вся их примирительная политика, которую так воспевают в станах врагов, подрывая их боеспособность и вообще, способность оказывать сопротивление, полетит к проклятым дэвам и с таким трудом сформированные каноны, придётся переделывать, подстраиваясь под новый бзик Великого
В храме, делегацию Царя Царей встретили радостно и торжественно, только встреча, была тут же скомкана боевым сопровождением Повелителя Народов. Отряд, согнал всех, кто был в храме в одну кучу и быстро связал пленённых в рабскую вереницу: «шея-руки, шея-руки». Столь же быстро нашли старца, испещрённого татуировками и шрамами. Доставили его к Великому. Тот, из-под насупившихся бровей осмотрел, ничего не понимающего жреца и тихо скомандовал, ни к кому, не обращаясь конкретно:
— Раздеть, привязать к алтарю. При подъезде видел пасеку, значит у них, где-то здесь есть готовый мёд. Найдите. Вымазать мёдом и кормить только мёдом. Съездить к городу, найти пустынные отряды, что на верблюдах. Взять у них верблюжьего молока. Скажите я велел. Поить приговорённого только им. Поняли? — с этим вопросом он грозно оглядел окружающих его палачей, — кормить только мёдом, поить только молоком, до тех пор, пока не подохнет и не одной капли крови, чтоб из него на алтарь не попало. Пусть весь свой булыжник, поносом обдрищет.
С этими словами, он развернулся и оставив отряд выполнять свою волю, отправился обратно, не обращая внимание на вопли и призывы жрецов, вопрошающих «за что?» и призывающих Царя Царей, к милости. На что Куруш, не оборачиваясь, тихо, только для себя проговорил:
— Эта жертва тебе, о великий Ахурамазда. Прими и дай мне лёгкую победу над Набонидом.
К вечеру следующего дня, Курушу доложили, что приговорённый жрец, изошедший на понос, был загрызен мухами и жуками. Скорость, с которой жертва была принята его богом, Царь Царей расценил, как добрый знак. Но к тому времени, он уже остыл и даже успел забыть, о приговорённом и принесённая весь, его даже, поначалу, обескуражила.
Не то, Царь Царей не ожидал столь скорой кончины жреца, не то, вдруг, осознал всю дурость сделанного, но некоторое время обдумав, что-то, вызвал к себе Атиага и поставил точку, во всей этой неприглядной истории, повелением:
— Атиаг. Казнённый жрец, был предатель. Допроси его людей о причастности к злодеяниям. Кто пойдёт с тобой на безоговорочное сотрудничество, отпусти обратно в их храм, чтоб всем разнесли о выродке, покушавшимся на Великую империю и что я, как её глава, не намерен подобное спускать с рук. Выполняй.
Глава сорок вторая. Они. Дом родной
По лесу к реке, они вышли, как раз в том месте, куда в Кайсаевой молодости, девки прибегали кучками языками почесать с рыжим нахалом с того берега. Обворожительные «засранки» отмывались. По одной деве из прислуги им в этом помогали, оставшиеся, отмывали коней.
Две голые, изумительно красивые молодицы, стоя по колено в реке, всё делали грациозно, плавно и нарочито вычурно. Каждый наклон, каждое движение рукой, ногой, представлял из себя целое показательное выступление и всё
Кайсай стоял на берегу и внимательно разглядывал заимку, на которой прошло всё его детство. Воспоминаний и ностальгии, как нестранно, не было. Он просто пытался представить, чем сейчас занимается дед, если, вообще, он там. Никаких признаков жизни не проглядывалось. Ни дымка, ни звука. Это настораживало и придавало заимке некую неправильность. Не должно так быть.
Хотя, он даже успел подумать, что неплохо было бы, если бы дед, куда-нибудь откочевал отсюда и Кайсаю бы, не пришлось придумывать, зачем он так настойчиво рвался сюда. Рыжий был уверен, что старый бердник, вряд ли, встретит их с распростёртыми объятиями и поразит всех своим гостеприимством. Вот в шею вытолкать гостей непрошенных, это пожалуйста.
Молодой бердник грыз травину и лихорадочно соображал, чтобы такое придумать, чтобы такое соврать, на какой кривой кобыле подъехать к деду, чтоб его приезд, выглядел, как можно естественней и был действительно необходим. Как вдруг, из-за глухого, высокого частокола, раздалась пьяная песня. Нудная, слёзно печальная. Кайсай напрягся.
Пьяный бас был не деда, но прислушавшись, он его узнал — это был голос Олкабы! А тут и дедов голос принялся подвывать, и они завыли на пару. Притом песня была, до безобразия исковеркана. Кайсай даже не сразу её узнал, а слов, так, вообще, разобрать было невозможно.
Складывалось впечатление, что они уже там не просто пьяные, а допились до полусмерти. Золотце с Калли, тут же выскочили из воды, как ошпаренные и принялись одеваться, прямо, на мокрое тело, с недоумением посматривая на Кайсая и забыв про изящество движений и соблазнительность процедуры одевания.
— Кто это? — спросила напугано Золотце, натягивая штаны.
— Как кто? Деды, — не прекращая грызть травину ответил Кайсай.
— Какие деды? У тебя их что, несколько было?
— Был один. Теперь, вон, два голосят и судя по вою, с ними уже разговаривать бесполезно.
— Откуда-второй-то взялся?
— Ты что, Золотце, — удивился Кайсай, — ты, этот дивный голосок, соловьиного разлива, не узнаёшь, что ли?
— На Олкабу похож, — предположила Калли, прислушиваясь.
— Правильно. Он и есть. Это я его сюда отправил. Опыт, так сказать, перенимать. Вон, слышишь, как опыта набрались, аж из ушей плещет, — тут он призадумался, ибо планы надо было резко менять, — вообще-то, я думал он уже давно отсюда уехал, но, видно, ошибся.
Девы оделись, коней оседлали.
— Ну, что делать будем? — спросила с пританцовывающего коня, настороженная Золотце, смотря на рыжего.
— Не знаю, — задумчиво проговорил Кайсай, пожимая плечами, срывая очередную травину и засовывая кончиком в рот.
Они перешли неглубокую речку верхом, даже не замочив ног. Подъехали к заимке. Ворот, как таковых у двора не было. Просто, кусок частокола, почти в два аршина шириной, выпадал из общей стены внутрь, и в эту дырку, размером в одного наездника, осуществлялся вход, а затем, обратно поднимался и запирался изнутри хитрым бревном-запором.