Кровавая месса
Шрифт:
– Не согласен с тобой! – Делоне выразительно пожал плечами. – Это всего лишь политика. Например, депутаты английского парламента имеют право зарабатывать деньги, используя то, что им известно. У нас же все отделываются красивыми словами и громкими фразами, а между тем некоторые депутаты под шумок собирают деньги в свой карман. И это в то время, когда совершенно исключительные люди, как, например, наш друг Шабо, живут практически в нищете и не могут соответствовать высокому рангу представителя народа. Что касается меня, я был бы просто счастлив, если бы кто-то сыграл с Фабром такую шутку и увел добычу у него из-под носа. Что ты об этом думаешь, Бац? Ты умеешь распоряжаться
Барон пожал плечами:
– Просто мне нечего сказать. Я вас слушаю, и мне этого достаточно. Вы говорите истинную правду, и я с вами согласен... но не поговорить ли нам о чем-нибудь другом? По-моему, наши прелестные дамы заскучали.
Анна-Мария де Бофор засмеялась и закрыла свой веер с ручкой из слоновой кости, на шелковом экране которого была изображена сцена из сельской жизни.
– Ни в коем случае, мой дорогой друг. И я говорю от имени всех дам. Мы не настолько глупы, чтобы дела нашей прекрасной страны и мужчин, которых мы любим, нас не интересовали. Я уверена, что даже самая юная среди нас согласна со мной. Не так ли, Леопольдина?
– Ты совершенно права, гражданка! Как дочь и сестра банкиров, я всегда интересовалась делами.
– Ну, вот видите! – с торжеством воскликнула Анна-Мария де Бофор.
– А ведь в ее возрасте ей следовало бы интересоваться только любовью!
– Разумеется, я думаю и об этом... – Леопольдина смущенно потупилась. – Я всей душой надеюсь встретить того, кого я могла бы полюбить, – человека чувствительного и доброго, который заботился бы о моем счастье, как о своем собственном. Этот человек должен быть столь же щедрым и великодушным, как мои братья, чтобы позволить мне жить такой жизнью, к которой я привыкла...
– Значит, тебе не нравится рай в шалаше?
– Зачем же в шалаше, когда можно иметь поместье или особняк? Это было бы просто глупо. – Юное создание искоса взглянуло на Шабо, сидящего рядом.
– А главное, это было бы просто недостойно тебя! – пылко отозвался бывший монах. – Ты заслуживаешь самых красивых дворцов, гражданка!
– Но я не требую так много... Прежде всего я хочу, чтобы меня любили.
Еще секунда – и Шабо пустился бы в свои обычные разглагольствования. Чтобы не допустить этого, барон подал Мари знак, и она предложила всем прогуляться по саду.
Дневная жара начала спадать, большие липы давали густую тень. Мари вышла первой под руку с Лагарпом, который уже начал дуться, заметив, что всеобщее внимание привлек Шабо.
– Прочтите мне ваши последние стихи, – попросила его Мари. – Все эти разговоры о деньгах навевают на меня скуку. Мне просто необходимо услышать нечто прекрасное!
Старик расцвел, как роза на рассвете. Хотя он оценил и еду, и вино, обед показался ему крайне скучным. Зачем разговаривать о политике, когда рядом такие красивые женщины? Общество Мари вернуло ему хорошее настроение, и он долго читал ей свои стихи. Однако она слушала как-то безучастно, и наконец Лагарпу показалось, что его спутница вовсе не слушает его и думает о чем-то своем. На это он и пожаловался, инстинктивно вернувшись к прежнему вежливому обращению:
– Я вам неинтересен, сударыня, не так ли?
– Как вы могли такое подумать?! Простите меня, но я почему-то вдруг вспомнила о том, что вам пришлось пережить. Правда ли, что вы присутствовали на знаменитом ужине, когда Казотт сделал свои странные предсказания?
Старик нахмурился и некоторое время молчал.
– Я не очень люблю говорить об этом, – сказал он наконец, понизив голос, – но вы правы. Это было в 1788 году на ужине у принца де Бово. Все говорили о Вольтере, энциклопедистах,
– Казотт предсказал все то, что происходит сейчас, после падения королевской власти?
– Более того! Его предсказания были весьма конкретными. Кондорсе он предсказал, что тот умрет на полу своей камеры, выпив яд, чтобы не попасть в руки палача. А Шамфор, по его словам, с той же целью перережет себе вены двадцатью двумя ударами бритвы. Байи предстояло погибнуть на эшафоте, как и большинству его друзей-политиков. Герцогиня де Грамон рассмеялась, сказав, что это все касается только мужчин, а к женщинам не имеет никакого отношения. И Казотт ответил ей, что она отправится на эшафот в повозке палача с обрезанными волосами и связанными за спиной руками. Герцогиня побледнела, но быстро справилась с собой. «Не представляю себе, какое преступление я могла бы совершить», – сказала она. Казотт ответил, что она будет так же невиновна, как и остальные жертвы. «Надеюсь, вы не откажете мне хотя бы в исповеднике?» – через силу улыбнулась герцогиня. И Казотт заявил: «Последний, кто поднимется на эшафот со своим исповедником, будет король Франции!» Герцогиня с рыданиями выбежала из столовой.
– Как страшно! – прошептала Мари. – А вам, господин Лагарп, он предсказал такую же судьбу?
– Нет, но мне, атеисту и старому распутнику, Казотт объявил, что я умру христианином.
– Я не осмеливаюсь спросить вас, так ли это...
Лагарп очень по-доброму улыбнулся молодой женщине:
– Я полагаю, что не в моих силах ответить вам. Добавлю только, что Казотт предсказал и свою смерть на гильотине.
– Значит, он предвидел многочисленные жертвы?
– Да... Он сказал, что умрут все те, кто останется верен своим убеждениям, вере или просто здравому смыслу. Но я напугал вас... Прошу вас, простите меня.
– Не стоит извиняться. Я сама спросила вас об этом, потому что меня мучают дурные предчувствия... И последний вопрос. Известно ли, где сейчас находится Казотт?
– В тюрьме Аббе.
Мари вздрогнула.
– Давайте вернемся, вы не против?
Они вернулись в дом, куда постепенно стали собираться и остальные гости. День клонился к вечеру, наступило время прощаться. Приглашенные рассаживались по своим каретам, любуясь великолепным закатом и обещая друг другу скоро встретиться снова. Де Бац, державшийся в тени весь день, с удовлетворением заметил, с каким пылом Шабо принял приглашение братьев Фрей вернуться в Париж с ними и Леопольдиной. Базир, выпивший больше чем следовало, отправился в Париж в обществе Бенуа. Делоне и его подруга увезли Лагарпа и Жожа, который тоже слишком налег на шамбертен. Жюльен и госпожа де Бофор уехали еще раньше.
Только один из гостей выглядел разочарованным. Джеймс Сван надеялся отвезти в Париж свою прелестную «соотечественницу» и очень огорчился, узнав, что она остается у Мари. Он попрощался с ней с такой грустью, что вызвал улыбку де Баца.
– Я полагаю, что у вас будет еще множество возможностей встретиться, – заметил барон, решив его утешить. – Я за этим прослежу...
Позже он сказал Лауре:
– Сван очень ценный человек, настоящий друг. Я искренне надеюсь, что у вас с ним наладятся хорошие отношения.