Кровавая пасть Югры (сборник)
Шрифт:
Хотя по подсчётам колхозников должно быть изрядно более тех самых «сверх трудодня». Но муку молоть ехали все: теперь мука становилась СВОЕЙ. Церкви в деревне не было и вера в бога проявлялась разве что на похоронах, семейных ссорах, а то и просто пьянках. А вот что чтили в каждом дворе, так это Пасху, Троицу, Покрова и Рождество. С Пасхой дело ясное: её и сейчас куда как с размахом гуляют.
Рождество – худо бедно помнят все любители гаданий А вот Троицу напрочь забыли. Её безошибочно определяли по появлению сизофиолетовых майских жуков. И все шли в лес и поле. Ловили жуков десятками и рвали душистую богородскую траву. Веток берёзовых ломали по возу и
А утром следующего дня играло солнце и его выходили смотреть даже сосунки.
На Покрова, ясное дело – играли свадьбы: «Покрой зима землю снежком, а девушку – женишком»!
Управился с хозяйством, запасся овощами-мясом, гуляй хоть всю зиму напропалую. Но Троица – праздник души, Богов и любви!
Вот, почитай и все праздники деревень, коих по-настоящему и не стало.
Авиация в деревне
Уже пополудни, когда бабы шли с фермы на обед, им навстречу выбежала целая ватага ребятишек. Хотя с войны и вернулось едва не треть мужиков, но за десять лет население на селе поприбавилось и изрядно. А страна, выбравшись из руин и пепелищ, становилась на ноги. Электричество, радио, трактора, авиация… Всё это утверждалось по стране, но до села всё доходило как нечто невообразимое, чуть ли не фантастическое. И, стоило первому столбу под электропровода и радио появиться у сельсовета, как всё село знало об этом до мельчайших подробностей. Так случилось и тогда, июльским утром 1950 года.
– Летит! Да вона где, гля! Здо-оро-вущий! Ща сядет небось. Поди за котлованом! – орали деревенские пацаны, завидев садящегося, как видно за деревней «кукурузника». Я и Ванька Марков, подтянув штаны, рванули к колхозному саду, на краю которого был вырыт котлован для водопоя деревенской скотины. А уж за ним далеко, сколько видели глаза простиралось ковыльное поле. Не слышали тогда о целинных землях.
А аэроплан и на самом деле сел. Так близко самолёт не видел из нас никто. Разве что в кино, когда приезжала на быках передвижка.
– Вона, сел!! Гришуха, гля, да вон он, за деревами! Здоровущий какой! Ух ты! Да шустрей, ты! Того и гляди, улетит, не посмотрим!
А уж от фермы и конюшни бежали мужики да бабы. Побросали вилы, грабли, подойники… Вчерашние фронтовики шли особняком и степенно. Уж они-то повидали разных чудес на войне, да по заграницам. Вскоре вся деревня была у самолёта.
Даже Шаврак с подельниками не успели похмелиться, хотя бабка Цеделёнчиха нацедила им четверть самогона, как видно дров напилили, что леваки ей ночью завезли. Каким-то образом очутился здесь даже рахитный ребёнок пьяницы Кутюли, 17-й по счёту и по прозвищу «Рюмкин-110». Фуражку ему кто-то для смеха подарил с номером 110.
В деревне фамилии были не в ходу, чаще – прозвища. Нередко и сам имярек не мог вспомнить свою фамилию. Подлинность фамилий могли удостоверить два человека в деревне: председатель и почтальонка.
Между тем чумазый лётчик в кожаном шлеме возился подле мотора, тихо матерясь. Шаврак, не выпуская из рук огурец и бутыль, испрошал авиатора: «Слышь, милай, можа чем подмочь?»
Но «милай» беззлобно послал его подальше. Шаврак даже не обиделся. Ведь с НИМ поговорил сам лётчик и тут же с собутыльниками ушёл «куда подальше» избавляться от похмелья.
А крутнуть винт летун попросил самого здорового
– Да вы чё, мужики, охренели! А ну как ковыль займётся, да самолёт пыхнет!! Туши, давай, мать вашу!
Затушили, заплевали, затоптали:
– Ты уж того, паря, извиняй! Малость сглупили.
«Паря» извинил и попросил развернуть самолёт по ветру. Тут Васька и крутанул.
– Есть контакт!», – крикнул лётчик и мотор взревел. Бабы испуганно завизжали и присели, держа подолы. Народ посторонился на всякий случай, даже Васька.
И долго ещё деревенские щурились, вглядываясь в небо: «Улетел!» Кому как, а нас, деревенских мальчишек, этот случай изрядно взбудоражил. А Ваську так и прозвали «Васька-лётчик». Всё чаще шли разговоры о Чкалове, Гастелло, Уточкине.
Спорили, кто важнее: моряки, лётчики, танкисты или разведчики. В библиотеке было не протолкнуться. А иногда слышалось:
– А девкам здесь вообще делать нечего!»
Но про войну и разведчиков я прочёл книги раньше всех. Да и в школу пошёл с семи лет, а не как мои сверстники: в первый класс лет в девять и позже. Так что увлекался уже Жюль-Верном, Беляевым, Майн-Ридом и Джеком Лондоном. А мечтал слетать на луну и мастерил телескоп. Пели мы тогда с подъёмом:
С героями Жюль ВернаИ вы летали, верноВ снаряде на далёкую ЛунуРеальная жизнь ожидала каждого из нас по-разному. Многие так и остались на ферме, конюшне и тракторе. А некоторых потянуло дальше: учиться в город. У нас-то школа была лишь до шестого класса. Пение преподавал безногий лётчик дядя Петя (не любил он по отчеству). Он раньше по поездам на хлеб песнями зарабатывал, да прибился к колхозу. Немецкий вёл настоящий, бывший пленный немец, баварец Шлей. Мы ему дали прозвище – «шлея», что в ремённой упряжке под хвостом у лошади. Он в своё время закончил художественную академию, так что мы, благодаря ему рисовали куда как здорово.
Научил нас Шлей и столярничать за милую душу. В домах появились табуретки и лыжи, полки и скамейки для дойки, а то и столы. Вот только досок в деревне не сыскать: лесов-то на юге Западной Сибири почти нету. Даже единственный в деревне сортир у сельсовета имел лишь дверь с крючком и щеколдой, но без стен: их растащили на поделки деревенские.
Может где в городе и были кружки авиамодельные, судомодельные, планерные, то у нас в овраге были красная, зелёная и белая глины. А из них мы лепили «ястребки» и «мессершмиты. С ними тоже играли в войнушку. И росли. А война.
А коли по правде, то война в наших детских душах оставила не то чтобы след, а целую пахотную борозду. Ведь наши отцы, считай поголовно полегли на поле боя. А кто выжил, то был инвалидами в любой степени и по любому диагнозу. А чаще – душевному. Так и называли: душевнобольной. Нередко их унижали, нежели воздавали должное. Им, пришедшим живыми с поля брани.
А десятки тысяч, поистине героев были преданы незаслуженному позору под клеймом «без вести пропавший». Их вдовы и дети несли почти доселе это позорное клеймо лишь за то, что от их отцов не нашли ничего. Не то чтобы медальона, которых у наших солдат отродясь не полагалось, но и останков тела. Да и опять: кто их искал после войны и много ли ищут по сегодня?