Кровавая пасть Югры (сборник)
Шрифт:
Мой костровой скорее почувствовал, чем понял, что время пошло на секунды и далее стоять у костра просто опасно. Всё могло решить мгновение. И Миша, прыгнув к машине, вскочил в неё. И именно в этот момент мои пальцы нажали оба курка. Ча-ах-х, – отозвался выстрел в чаще. Приклад больно отдался по плечу. С берёз посыпался иней.
Дуплет угодил в самую гущу голодной своры. И, едва рассеялся дым от выстрела, как я уже сидел в кабине. Миша выхватил у меня двухстволку и перезарядил. Зверьё скучилось и грызлось нещадно.
Рвали раненых, кровь брызгала на снег, летели прочь клочья шерсти. Некоторые тела уже конвульсивно дёргались в смертной агонии. Жалобный визг о пощаде и злобный, голодный рык заполнили
– Миша, стреляй по куче! Бей же, бей!
Грохнул ещё дуплет. Зверьё взвыло так, что у нас волосы встали дыбом. Пороховой дым застлал кабину. В голове гудела целая колокольня. Свора в панике разбегалась. Одного из своих раненых сородичей, видно пришлого, всё-таки догрызали поодаль в потёмках. Потом всё стихло. Лишь где-то очень далеко надсадно и жутко выли скорее всего уже другие, не менее голодные серые разбойники. Мы понемногу пришли в себя.
Удерживая ружьё наготове, первым вышел из кабины Понтаньков. За ним и я. Сразу же бросились спасать костёр. Земля под ним протаяла и казанок слегка накренился. Вода выкипала. Выхватили ножами по куску мяса и бросили на наспех расстеленную брезентину. И, хотя от мяса шел пар, оно по сути было скорее оттаявшее, чем сваренное. Добавили наспех снегу в котёл: пусть оставшиеся куски сварятся, а не пригорят. Тут же посолили и кинули лаврушку. Выловленные куски уже было начали остывать. Их кромсали ножами и почти что заглатывали, не жуя. Сырое по-сути мясо рвали и ели, ели…
Вспомнили о водке. Она была воспринята в уже в уютно согретых желудках благоговейно. Блики пламени отражались на наших дикарских лицах. Наверное, такие же были у первобытных охотников на мамонтов. Достали слоёное сало и налили ещё. Пусть это будет своеобразная тризна во славную кончину зверской бойни! Слава богу, мы живы и сыты. А был только первый час ночи. Завели уже остывший на морозе мотор. Спать решили поочерёдно. Волки могли вернуться. Хмель вышел незаметно, будто и не усугубляли. Спали по часу. Мотор, скорее подогревали, чтобы с гарантией завестись засветло. Но, где-то в четвёртом часу всё таки встали и развели костер остатками хвороста. Теперь уже без опаски лазали по сугробам в свете фар, заготовляя дровишки. А по сему всё-таки выпили «на загладочку». В пять утра решили, что пора и честь знать. «Отдохнули знатно», может где повольготнее отоспимся. А перед глазами так и стояли волчьи окровавленные морды. Мы пересекли границу края Югры и Хальмера, края страшной Долины Смерти. Что-то нас ждёт впереди…
Глава 5. Ночлег с гармошкой
Вырулить на дорогу оказалось непросто. Развернуться некуда, а сдавать назад не давала телега. Намучавшись, додумались отцепить-таки прицеп и, объехав бандуру, выкатиться с другой стороны. А уж телегу выволокли на простор тросом. И цепи на колёсах нас не подвели.
Выехали на закраину поросшего камышами бескрайнего болота и заглушили мотор. Хищных тварей поблизости слышно не было. Бензин при такой нещадной езде катастрофически убывал. Предрассветное марево с неохотой открывало узенький зимник. Картина была не ахти: от мороза болото вспучило горбами повсеместно. Так что эйфория тех самых дальнобойщиков нам не светила явно. Устарела ихняя информация с поправкой на резкое похолодание за эти пятеро прошедших суток. Предстояло разрешить дилему с тремя неизвестными, а то и как минимум – с пятью известными ехать дальше, либо вернуться, а может дождаться дальнобойщиков, что маловероятно, или… В любом случае ехать по теперь уже бывшему зимнику просто невозможно. Ледяные бугры объезжать себе дороже: соскользнёшь, – угодишь в бочаг-проталину. Они и в лютые морозы едва ледяной коркой прикрыты. А снежком припорошит, так и поди, уразумей её, поганую. Прокладывать, торить свежий зимник мало кому из опытных полярников-тундровиков
Ох, уж этот русский авось, либо рулетка! Ну а мой ас-водитель смотрит вожделённо на начальника, то бишь на меня. Я же уповаю на Понтанькова и его опыт. Круг замкнулся. «Гордиев узел» разрубил все таки Миша, произнеся сокраментальное «японское» слово «хусим»!
Это означало всё сразу. И то, что назад хода нет, а также: «Садись в кабинку и айда – пошел хоть к чёрту на рога!» «Пожалуй оно и к лучшему.» – вздохнул, вскакивая на подножку. Договорились двери открывать сразу и по команде любого из нас, кому первому скажется беда. Если машина все таки попадёт в ловушку топи и начнет крениться, то выскочить надобно успеть в противоположную сторону. Именно – успеть. Потому как плюхнуться, по сути под машину, в болотную жижу в сорокоградусный мороз…
– Миш, ты в бога веришь? Может молитву какую знаешь?
– А ты?
– Я только «Отче наш» и то не всё. Меня бабушка учила, чтобы хату от пожара спасти. У соседей сеновал занялся. Так меня бабка послала на крышу, дала иконку и сказала слова молитвы.
Крыша наша соломой покрыта была. А здоровенные искры к нам летели. А по-сему я елозил по коньку с иконкой в руке и бормотал: «Отче наш, иже еси на небеси! Хлеб наш насущный даждь нам и избави нас от лукавого…» Вроде так.
– Жидковатая молитва. Может спротив волков и годится, а здесь, пожалуй, японское «хусим» боле пойдёт. Гляди, давай, в четыре глаза вперёд и за телегой. А я уж как-нибудь…
И поехали. Каким-то пятым чувством ас всё-таки угадывал, на какую передачу переходить, где объехать, а где и давать газу. Уже минут через пять оба взмокли от напряжения: глаза на дорогу, а вернее на то, что раньше было дорогой, а рука невольно железно сжимала ручку дверцы. Время от времени цепи визжали, соскальзывая с очередного ледяного бугра. Кровь стыла от этого визга, в висках стучало. Пот застил глаза. «Господи, пронеси!», – невольно неслось в мыслях.
Раз несколько приоткрывали каждый свою дверцу. А то и обе сразу. Но молча: машина колыхалась, но явного крена не давала. Может и молитва как-то нам подсобляла. Отдельные её слова, вперемежку с непотребными я все же временами вскрикивал. На очередной колдобине машину садануло так, что мы оба только и успели сказануть: «Ох, ё…». При этом мой лоб украсился приличной ссадиной, которая сразу обильно закровоточила. И, если машиной удавалось всё-таки управлять на этой «трассе полигонного типа», то телега уподоблялась воздушному змею. Она нещадно моталась на привязи серьги железного дышла, отслеживая лишь направление движения нашего ЗИЛка.
Болото кончилось внезапно. Теперь следовало вздыматься по тягуну вверх с пару километров.
Итого по спидометру мы «сдюжили» за день едва полтора десятка эдаких «полигонных» вёрст. И на наше счастье болот, подобных пройденному вроде не предвиделось. Но была-таки зимняя гололёдистая дорога и с довольно крутым подъёмом. Пока. Да и день мы «сэкономили» на форсирование болотных колдобин и ухабов. Вроде бы удачно. Ведь опять-таки живы!
В конце подъёма торчала одинокая человеческая фигура. Разглядели: тётка. А может и вовсе девчушка-поди, разгляди её, укутанную.
– Откуда её чёрт принес? Глянь-ко по карте, Валер! Не должно бы здесь деревни. Разве что Абатский, так он там, впереди. Из геологов, верно. Замёрзнет ведь, дура. Возьмем?
– Конечно. Вот только подъём, чёрт бы его… Где тормознешь?
– Изловчусь, не впервой. Встать не штука. Трогаться, ровно грыжу наживать: гололёд на подъёме.
Но тем временем погасили ход, поравнялись. Закутанное изваяние не шевельнулось. Но ведь в Сибири Большак не шоссе, тем более в мороз. Здесь не «голосуют»: и так видно.