Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта
Шрифт:
Неожиданно я даже испытываю радость от езды. Мне кажется, будто я покачиваюсь в колыбели. С удовольствием отмечаю, как быстро сокращается расстояние между нами и врагом. Оба коня удачно миновали последние деревенские дома и все так же галопом устремляются в открытое поле. Затем мой скакун, по-прежнему мчащийся впереди, внезапно останавливается и начинает храпеть. Хлопья пены летят мне в лицо.
Когда я оборачиваюсь, то вижу моего друга, мчащегося мне навстречу. Гривка его скакуна развевается на ветру, а сам Отто в меховой шапке напоминает мне лихого казака на марше. Он останавливается рядом со мной. Несмотря на то, что сумерки наступят еще не скоро, оставшейся
Мой конь переходит на рысь, и я снова начинаю раскачиваться из стороны в сторону, как мешок с тряпьем. Позднее мы подъезжаем к новой деревне. Мой скакун застывает на месте, не желая больше двигаться вперед. Конь Отто следует его примеру. Теперь животные, как мне кажется, с презрением смотрят на нас.
— Нужно спешиться, — говорит Отто. — Они почему-то упрямятся. Я такое уже и раньше видел — местные лошадки непредсказуемы.
— Отлично. Пойдем пешком. Подождем, когда они образумятся. Пусть немного разомнут ноги, — отвечаю я, радуясь тому, что скачки на какое-то время прекратятся. У меня болит все тело. Особенно тяжело пришлось моей «пятой точке». Тем не менее, благодаря сну и еде, мои силы восстановились, а ногам стало лучше. Мне уже не так больно идти.
Приближаемся к деревне. Отто разглядывает ее в полевой бинокль. Там полно русских солдат. Нам срочно приходится обходить ее стороной, и мы тут же ныряем в овраг. Когда деревня почти остается у нас за спиной, нам вдогонку неожиданно гремят выстрелы. Стреляют сзади и откуда-то сбоку. Мы снова вскакиваем на коней, у которых, к счастью изменилось настроение. Они тут же срываются с места и, перейдя на галоп, мчатся вперед с такой скоростью, будто за ними гонятся черти. Прекрасно! Кони переходят на рысь только после того, как мы удаляемся от деревни на порядочное расстояние и выезжаем на широкую дорогу.
Движемся на запад по непролазной грязи дорог и открытой степи. Часто идет дождь и дует сильный ветер. Мерзнем. Чуть позже пускаем коней пощипать травы, и поим их водой. Однако вместе благодарности те продолжают упрямиться. Время от времени они останавливаются, и никакая сила на свете не способна заставить их сдвинуться с места. Даже когда мы пытаемся припугнуть их, стреляя в воздух, они никак не реагируют на это. Маленькие дьяволы прекрасно понимают, что стреляет их временный хозяин, а не враг. Когда мы ласково треплем их по холке, агрессивные коньки не покупаются на лесть. Мы предполагаем, что раньше с ними жестоко обращались. Каждый раз, когда мой конь смотрит на меня своими желтоватыми глазами, противясь моей команде, у меня возникает ощущение, что четвероногий строптивец просто смеется надо мной.
Лишь после того, как мы накрываем наших скакунов вместо попоны старыми армейскими одеялами, они немного смягчаются и более великодушно ведут себя, позволяя недолго проехать на них. Впрочем, кони по-прежнему останавливаются, когда им заблагорассудится, и все повторяется сначала. Мы абсолютно зависим от настроения этих косматых созданий, однако испытываем огромную благодарность за то, что с их помощью нам удается немного сберечь силы и пощадить свои натруженные ноги. Правда, постоянно дает знать о себе мой многострадальный зад, отбитый о костлявый круп моего коня. Где-то далеко за Ингулом и ближе к реке Еланец наш кавалерийский поход завершается. Однажды мы заходим в деревню и отправляемся на поиски жилья, привязав наших коней к дереву. Вернувшись, не находим их. Судя потому, что веревки аккуратно отвязаны, а не оторваны, мы приходим к выводу, что коней украли. Это дело рук кого-то из наших солдат. Вместе с конями исчезли
В середине марта наступает самый пик распутицы. Мы снова присоединяемся к массе отступающих немецких солдат. Сопротивление оказываем лишь в тех случаях, когда враг подходит к нам слишком близко. Начальство постоянно пытается сформировать из усталых деморализованных людей боевые части, но после коротких боев с противником они сразу же рассеиваются.
Однажды мы оказываемся на продуктовом армейском складе. Набиваем карманы шоколадом, сигаретами и прочим добром. В ту минуту, когда мы собираемся отрезать толстый кусок колбасы, где-то рядом раздаются взрывы мин. Стоящий снаружи солдат истошно кричит:
— Русские идут!
Все бросаются к выходу. Какой-то унтер-офицер бежит от машины к складу. В руках у него пара канистр. Он поливает бензином стены здания и поджигает их. Языки пламени взлетают в небо. Русские уже возле дальнего края склада. Мы бросаемся к машинам, чтобы поскорее убраться прочь. Все отталкивают друг друга, пытаются забраться в грузовики раньше остальных.
Нам удается уцепиться за борт одного из грузовиков. Какой-то солдат сердито кричит нам:
— Места больше нет, товарищи! Не лезьте сюда, иначе мы все тут погибнем! — С этими словами этот мерзавец бьет нас по пальцам обутой в сапог ногой. Разжимаем руки и валимся в грязь. Подобным образом сталкивают и других солдат.
Отто в ярости.
— Они совсем озверели! Разве это люди? Да они хуже животных! Им плевать, что другие люди погибнут тут! Они на все готовы ради того, чтобы спасти собственную шкуру! И этот негодяй смеет называть нас «товарищами»! «Извините, товарищи»! «Места больше нет, товарищи»! — передразнивает он того солдата. — Вот сволочи! Драпают, бросая своих в беде! Я бы ему показал, попадись он мне в руки! Я бы ему морду в кровь разбил! Да что такие, как он, знают о фронтовом товариществе! Шкурники проклятые! Они произносят слова, не зная об их истинном значении! — Наконец, ярость моего друга сходит на нет, он успокаивается. Я с ним полностью согласен и готов подписаться под каждым его словом.
Мы торопливо отряхиваемся и бежим по следу, оставленному нашим вездеходом. Русские уже совсем близко, они открывают огонь по отдельным немецким солдатам, пытающимся укрыться среди домов.
— Вон еще один вездеход! — кричит Отто. — Нужно попытаться сесть в него, иначе нам крышка!
Вездеход битком набит людьми. Мы бежим рядом с ним и машем руками, пытаясь привлечь к себе внимание. Из кабины высовывается незнакомый нам штаб-вахмистр и приказывает водителю ехать медленнее. Тот сбрасывает скорость, и вездеход едет едва ли не прогулочным шагом. Мы замечаем, что на погонах штаб-вахмистра такая желтая окантовка, как и у нас. Тот тоже обращает внимание на наши погоны, протягивает нам с Отто руки и спрашивает:
— Из какого эскадрона?
— Из первого эскадрона 21-го полка! — отвечаем мы в унисон.
— Залезайте! Я из восьмого эскадрона! — отвечает он, расталкивает солдат, отправляет одного из них в кабину, чтобы освободить для нас места.
Мы на ходу заскакиваем в вездеход и держимся за ручку двери. Это именно то, что называется спасением в самую последнюю секунду!
Нам остается благодарить судьбу за то, что у советских солдат нет тяжелого оружия, иначе мы бы так легко не отделались. Мы смогли отступить с минимальными потерями, у нас всего несколько легко раненных, в их числе и я. Меня рикошетом ранило ниже колена. Это даже скорее не рана, а царапина. Проблем она у меня не вызвала, на следующей же остановке я залепил ее пластырем.