Кровавые сны
Шрифт:
— Они могут притаиться снаружи, чтобы не дать нам сбежать, — прошептал Феликс, придерживая друга в темноте. — Сейчас иди за мной, как слепец за поводырем.
— Под «ними» ты имеешь в виду…
— Наших заказчиков, конечно. Тех, кого по-настоящему следует бояться, ты только что оставил за спиной.
Габри судорожно вздохнул, но продолжал осторожно шагать к наружной ограде, аккуратно поддерживаемый другом. Наконец, дошли до обвалившейся кучи камней, над которой кошачье зрение Феликса различило широкую трещину. Стояла кромешная
— Протискивайся вверх по насыпи, — шепнул Феликс, — и беги вниз, тихо-тихо. Время у тебя есть. Вернешься с первыми лучами солнца, только так, чтобы тебя не видели, этим же путем. К тому времени здесь будет безопасно.
— Береги себя, — Габри обнял друга. В голосе слышалось облегчение от того, что ночное испытание для него закончилось. — Не рискуй без нужды!
Феликс услышал шорох подошв по камням, потом Габри спрыгнул с наружной стороны ограды и вскоре звуки его шагов растаяли в шуме ветра и шорохе веток, с которых облетели уже почти все листья. Ван Бролин вернулся по своим следам в замок, раздул прогоревший было очаг, зажег пару свечей и открыл в их свете Библию.
— Не делай этого, существо! — послышался шипящий голос из дверного проема. Феликс не увидел говорившего, расстегивая одежду, развязывая тесемки, ногой об ногу стаскивая сапоги.
— Сам ты существо! У меня есть имя! — рыкнул он, скрывая волнение. Кошачьи любят наблюдать за другими из темноты, но им не нравится, когда неизвестно кто следит за ними. — Я готов представиться, если угодно.
Сгусток мрака заполз в освещенную комнату, казалось, даже огонь в очаге съежился. Феликс снял рубаху, в потайном кармане которой хранились материнские амулеты, бережно свернул ее, укладывая на ранее снятую одежду.
— Что ты такое? — вкрадчивое змеиное шипение совсем рядом.
— Я сын своих родителей и добрый католик, — с достоинством ответил он. — Мое имя Феликс ван Бролин, а ты кто такой?
— Зачем разделся, Феликс ван Бролин? — голос из тьмы катал его имя, будто сливовую косточку во рту. — Когда ты закрыл ту зловредную книжку, нужда в смене облика отпала. Меня не радуют смерти адских созданий, таких как ты. Бормочущие слова той книги людишки — иное дело. Они умирают из-за собственной глупости.
— Мой отец очень ценил книжку под названием «Похвала глупости», — сказал Феликс. — Она не такая священная, как та, что лежит на подставке, где горят свечи, но забавней ее я ничего не читал. Глупость не должна никого убивать — она и без того правит всеми нами. В частности, разве не глупость с моей стороны общаться с некоей тенью, у которой даже имени нет? Пожалуй, не меньшая, чем глупость того, кто зовет меня без всяких причин адским созданием.
— Называй меня Райнхард Хоэнберг, Феликс ван Бролин. Ты сам разве полагаешь себя человеком?
— Вы последний граф Хоэнберг? — удивился Феликс.
— Не последний. Его дед, — голос посерьезнел. — Ты
— Человек я, или нет, вопрос несущественный, господин бывший граф. Я не требую у Господа исключительности, стараюсь жить так, чтобы не сеять лишнего зла, и, если кого-то убивал, значит, на то была веская причина.
Хохот, исходивший из мрака, потряс своды старого замка. Феликс подумал, что если кто-нибудь прячется у ограды, чтобы удостовериться в честном выполнении молодыми людьми взятых на себя обязательств, то сейчас он получил хороший повод замарать исподнее.
— Наверное, и я, с такой-то логикой, могу считать себя человеком, — произнес гулкий голос, отсмеявшись.
— Вне всякого сомнения, господин граф, — уверенно ответил Феликс. — Ведите себя, как один из людей, если хотите быть человеком, как по мне, это совсем несложно.
— Как один из людей! — отозвался голос. — А что это значит? Давай ты скажешь, Феликс, только не ошибись.
— О, здесь невозможно ошибиться, — легко ответил он, — соблюдай заповеди, живи так, будто бы за твоими поступками наблюдает сам Христос, и тогда в конце уверенно отнесешь себя к людям.
— Тогда те, кто убивают, жгут по вымышленным обвинениям, отбирают последнее у крестьян, — подхватил голос из тьмы, — те, кто ведут на гибель войска, кто выходит в море, зная, что не весь экипаж вернется, кто подписывает приговоры, зная, что перед ним просто доведенный до отчаяния бедняк, ты готов отказать тем, кого я перечислил, в человечности?
— Да кто я такой, чтобы выступать судьей? — Феликс дрожал, обхватив себя руками. Дрова в очаге почти прогорели, и в зале стало существенно холоднее. — Люди, или нет, пускай святой апостол Петр оценивает их жизнь.
Наскучив трястись от холода, Феликс бросил в очаг остаток дров и раздул вновь пламя своим беретом. Убедившись, что все дрова загорелись, он отошел к Библии, положил на нее руку, намереваясь открыть.
— Насколько я понимаю, вашу светлость вполне бы устроило общение до самого утра, лишь бы я не читал псалмы вслух?
— Ты мыслишь в правильном направлении, оборотень, — с тяжестью в голосе сказал мрак. — Только недостаточно глубоко. Если начнешь читать то, что задумал, я сразу же тебя убью.
— Те, кто погиб здесь раньше, кто хотел очистить вашу вотчину от зла, — намеренно напомнил графу, что когда-то он был живым, и замок Хоэнберг был наверняка ему дорог, иначе он не задержался бы в нем после смерти. — Вы каждого ставили перед выбором, читать или не читать священный текст, или это только меня вольно вам искушать бездействием?
— Те меня вовсе не слышали, — сказала тьма. — Я убивал их, как только они переворачивали титульную страницу. Глупо сразу сворачивать шею тому, кто может с тобой говорить. Впрочем, если попытаешься открыть и начать читать, у меня не останется выбора. Я не хочу покидать Хоэнберг, мне больше некуда податься.