Кровавые сны

Блейк Станислав

Ламораль с достоинством подтвердил приглашение, которое должно было исходить от него самого.

— Благодарю вас, молодые господа, — поклонился инквизитор. — А как зовут вашего товарища, до сих пор не представленного мне?

— Это Феликс ван Бролин, мой паж, он родом из Антверпена, — сказал Ламораль.

— Прошу прощения у вашей милости, родом я из Флиссингена, что в Зеландии, — уточнил Феликс, тут же пожалев о сказанном. Инквизитору незачем было знать о происхождении пажа из бунтующей провинции. Но вылетевшие слова было уже не вернуть.

Впрочем, инквизитор выглядел

уставшим и вряд ли обратил внимание на слова какого-то пажа. Четверо мальчиков и Кунц Гакке отправились в замок Белёй, где инквизитора приняли весьма любезно. Он только попросил отправить резвого посыльного в деревню, где были найдены детские трупы, чтобы доставить в замок ученейшего отца Бертрама, как выразился Кунц Гакке о своем компаньоне.

Жизнь в зимнем замке весьма скучна, и поэтому господа де Линь и Тилли с удовольствие слушали рассказы бывалых людей, коими без сомнения были усаженные за общий стол отцы-инквизиторы. Им достались места в середине, рядом с духовником семьи, детскими наставниками, начальником охраны и главным егерем. Господа же, как им положено, занимали наиболее почетные места. Поблизости слуги накрыли отдельный столик для пажей, откуда прекрасно было слышно все, о чем говорили в обеденном зале, богато убранном, освещенном сотней свечей.

— Дон Фадрике, сын герцога Альбы все еще осаждает Харлем, — доносились до ушей Феликса слова Маргариты де Линь, хозяйки замка. — Еретики упорствуют в защите городов, а королевские войска не успевают во все места, где кипит мятеж.

— Ничего нельзя поделать, сударыня, — сказал усатый граф Тилли, отец Иоханна. — Герцог уже седьмой год старается внушить ужас бунтовщикам, да только и полностью разоренные города, вроде стертых с лица земли вместе с населением Зютфена и Наардена, не приводят к спокойствию, а только еще больше распаляют народ, которому становится нечего терять.

— Правда ли, что испанцы захватили Наарден, перейдя замерзший ров вокруг города? — спросила Маргарита.

— Истинная правда, сударыня, — подтвердил граф. — Ваше озеро вокруг замка тоже в эту суровую зиму замерзло, так что можно лишь порадоваться отсутствию в округе бунтовщиков.

— Ах, господин мой, — вмешалась графиня Тилли, — бунтовщики, по крайней мере, обычные люди, а святые отцы настаивают, что в округе бродит зловредный оборотень, способный нападать на людей.

Феликс навострил слух, в то же время следя за тем, чтобы не начать двигать ушами.

— Не извольте беспокоиться, ваши светлости, — сказал второй инквизитор, доставленный из деревушки в нескольких лье от замка. — Сей оборотень рисковал набрасываться лишь на беззащитных селян и детей. Не бывало случая, чтобы оборотни беспокоили обитателей укрепленного замка. Разве что…

Инквизитор осекся, но взволнованные женщины наперебой заставили его продолжать.

— За исключением разве что тех случаев, описанных в прошлом, когда оборотень относился к замковой челяди, либо когда становился оборотнем сам владелец.

— Вы говорите «становился»? — ужаснулась Маргарита де Линь.

— Бытует точка зрения, что ликантропия суть болезнь, коей может заразиться укушенный оборотнем здоровый человек, — сказал отец Бертрам, —

но последние исследования святых отцов позволяют сделать вывод, что это ничем не подтвержденные народные суеверия.

— Более того, — сказал Кунц Гакке, — никто не может человека заставить изменить его божественный образ, а лишь его собственная воля. Были случаи, когда искренне покаявшиеся вампиры и оборотни отказывались от искушения кровью, и заканчивали дни свои, примиренные с Господом.

— Если уж приходится сравнивать, — сказал отец Бертрам, — то еретики представляют куда более серьезную угрозу для фламандских католиков, чем одинокий нелюдь, к тому же покалеченный и скрывающийся от нас.

— Если сравнивать, то оборотни, суть злобные исчадия ада, а еретики населяют и просвещенные страны, такие как Дания, Англия и многие германские княжества. Поэтому, если мне будет позволено иметь свое мнение, резня всех без исключения еретиков-наарденцев излишне жестокая мера, — высказалась Маргарита де Линь.

— Пожалуй, король не одобрит потерю стольких налогоплательщиков, — поддержал супругу Филипп де Линь.

— А вот и нет, ваша светлость, — прокаркал инквизитор Гакке. — Из достоверных источников мне известно, что герцог написал королю письмо, где в кичливой манере, свойственной всем испанцам и Альбе в особенности, заявил, что ни один ребенок из Наардена не ускользнул!

Сделав небольшую паузу, инквизитор спросил:

— И что же, полагаете вы, ответил его величество?

— Святой отец, не томите, — попросила Маргарита де Линь.

— Его католическое величество полностью одобрил действия наместника! — с торжествующим видом объявил Кунц Гакке.

— Если вы столь хорошо информированы, святые отцы, — вкрадчиво произнес Филипп де Линь, — возможно, вы подскажете, когда приведут к повиновению бунтующие города Зеландии? Или, полагаете, что господам-подручным герцога Альбы, вроде его сына Фадрике, Санчеса д'Авилы или синьора де Кастроверде достаточно станет роли мясников?

Эта фраза, в которой слышалась ирония, расположила Феликса к хозяину замка, и ему не понравилась реакция Иоханна Тилли, до того молчавшего, но сейчас вдруг выпалившего по-юношески горячо:

— Вы сочувствуете еретикам, сударь, ложно обвиняя доблестных командиров католических войск!

— Сын мой! — осадил юнца граф Тилли. — Не забывай, что ты находишься под кровом человека, который и сам проливал кровь под католическими знаменами!

— И за это я глубоко почитаю вас, сударь! — поклонился Иоханн, принимая отцовский упрек. — Хотя и по-прежнему отказываюсь понимать ваши нелестные высказывания в адрес герцога Альбы и его верных людей.

Феликс смотрел на хозяина замка Белёй, героя Сант-Квентина и Гравелингена, где он сражался за своего сюзерена, испанского короля, против Франции, и удивлялся, как все странно переплелось в жизни этого человека: тогда войсками Нижних Земель командовал граф Эгмонт, ныне обезглавленный по приказу того же Альбы. Эгмонта звали Ламораль, и он был крестным единственного сына Филиппа де Линь. Вероятно, подумал юный ван Бролин, Филипп теперь сидит в своем замке вовсе не потому, что он устал от жизни, или не здоров.