Кровавые сны
Шрифт:
Уж лучше было ночевать под открытым небом, как в предыдущий раз. В сердцах Феликс наутро поднял хозяина этого малопочтенного заведения и приложил его спиной о дверной косяк. Кто-то из слуг вызвал городскую стражу, но купцы из самого Антверпена, ругающиеся по-немецки, были в этом захолустье достаточно уважаемыми гостями, несмотря на юный возраст, чтобы заточать их в темницу магистрата.
Кое-как разошлись, и друзья отправились в Ригу, последний крупный город на их пути в неведомую Русскую землю. Бывшие владения князя-епископа кое-как выживали между постоянными раздорами трех могущественных монархий, пирующих на
— Вот видишь, — сказал Габри, — если бы у Нижних земель были могущественные враги в лице, допустим, норвежских или датских королей, как в старину, они тоже обратились бы за помощью к Филиппу Второму, разве нет?
— Нет, — сказал Феликс. — Они бы смогли постоять за себя сами. У нас есть флот, которого боятся даже твои хваленые Габсбурги, и который плавает в самые удаленные уголки Земли. Кстати, о флоте, — добавил Феликс, чтобы совсем перевести разговор в русло, далекое от поссорившей их темы, — не дураки ли мы, что поехали сюда по суше, а не по морю? Без всяких приключений давно были бы уже в Риге, и товару могли больше загрузить на корабль.
— Зато мы увидели столько разных людей и стран, — возразил Габри, глядя на реку Даугаву, складами и доками напоминавшую Шельду, как имперский город Рига напоминал имперский же Антверпен. Масштабы, конечно, ни в какое сравнение не шли, но сходство было явным. — К тому же, плывя на корабле по однообразному морю, ты бы все переживал и горевал, а так у тебя появилась масса поводов отвлечься.
— Отвлекся бы ты так, как я, последней ночью перед ливонской границей, — ворчливо сказал Феликс, но брюзжать перестал. В самом деле, подумал он, пусть все идет, как идет. Не было бы хуже.
Впереди оставался самый непонятный, и, по-видимому, наиболее тяжелый этап их путешествия. Готовясь к нему, Феликс перековал заново всех лошадей, купил запас пороха и пуль, подшил к своей одежде несколько потайных карманов, куда распределил кубики-амулеты и несколько золотых. Их сбережения уже подходили к концу, и надежда теперь возлагалась на успешную торговлю в Новгороде.
Габри все время, пока Феликс занимался хозяйственными хлопотами, пытался отыскать купцов, направляющихся к Российской границе, но так и не преуспел. Возможно, в том была виновата война, отголоски которой ощущались даже в Риге. На улицах было много военных, а кораблей наоборот, говорили, что стало меньше обычного — власти Ганзейского Союза торговых городов на время войны отказали русским купцам в перевозке грузов, а купцы германские и сами не желали везти товар в области, где шли сражения.
На исходе лета они, наконец, двинулись на восток вместе с обозом провианта для воюющей армии союзных герцогств. Лучше бы они путешествовали сами: попутчики настолько часто повторяли истории о зверствах русских войск, что Габри возненавидел обозников, а Феликс впал в уныние. В один из пасмурных дней, когда вдалеке уже были слышны раскаты орудий, друзья отстали от обоза и поехали на север, где можно было надеяться на переход границы в каком-нибудь неприметном месте. Они ехали медленным шагом по лесам, объезжая частые болота и топи, переходя вброд мелкие реки, надеясь и боясь одновременно встретить конный разъезд русской
— Я более не Габриэль Симонс, — сказал однажды Габри. — Называться буду впредь Гаврилой Семеновым, и ты не удивляйся, если я поведу себя не так, как обычно это делал в Европе.
— Что это значит? — с тревогой спросил Феликс. — Как поведешь?
— Ты все увидишь сам, — загадочно ответил Габри. — Все равно ты не поймешь, что я буду говорить, поэтому лучше молчи, и не смотри никому в глаза.
— Пресвятая дева! — воскликнул Феликс. — Я уже начинаю любить эту страну. Чего еще я не должен делать? Говори, любезный друг, не стесняйся. Дышать не возбраняется?
— Не веди себя, как шут, — проговорил Габри. — Мне страшно не меньше твоего. Все равно ведь именно мне придется разговаривать с московитами. А ты просто молчи, старайся запоминать какие-то слова, я позже переведу тебе все, что ты запомнишь.
— Ладно, не робей, — Феликс почувствовал своим долгом поддержать маленького друга. — Они же не чудовища там.
— Если на престоле у них сидит человек, о котором европейские слухи не врут хотя бы наполовину, то чудовище — довольно мягкое определение для Ивана Четвертого.
— Брось, Габлрило…
— Гаврила.
— Ну да, Габрила.
Одиннадцатилетний мальчишка сплюнул на тропинку, которая вела в северном направлении. В эту ночь они снова улеглись под открытым небом, выбрав для ночлега холмик, на котором казалось меньше комаров, чем в других местах, но проснулись все равно искусанными. Позавтракали вяленым мясом и хлебом, взятыми с собой в дорогу, запили превосходным квасом, который они впервые отведали в ливонских землях. Квас напоминал по вкусу пиво, но не наливал голову тяжестью, и обоим друзьям новый напиток понравился.
— Впереди деревня, — сказал Феликс, когда солнце начало клониться к горизонту. — Интересно, мы уже пересекли границу?
— Может, обогнем эту деревню и выедем сразу на тракт, ведущий из нее? — вдруг обратился к другу Габри.
— Нас увидят и примут за контрабандистов, — сказал Феликс. — Если бы вокруг деревни был лес, я согласился бы с тобой, но тут поля, и мы будем видны, как на ладони.
— Может, это еще герцогство, — предположил Феликс, чтобы успокоить Габри. — Не мешало бы и узнать, где мы находимся.
— Это не герцогство, — мрачно сказал Габри. — Где ты видишь хотя бы одну трубу, или широкое окно?
— Там тоже полно курных изб, — возразил Феликс.
— Там полно, а здесь все такие.
— Куда мы привезли брабантские кружева? — беспомощно спросил Феликс, оглядываясь, в надежде увидеть какое-нибудь здание, отличное от остальных.
Габри не отвечал. Первыми в деревне их заметили полностью голые ребятишки, скакавшие на деревянных жердях, которые, по-видимому, должны были изображать коней. Завидев ровесника в добротной европейской одежде, да еще и верхом, дети стали переговариваться, неотрывно глядя на Габри. А на Феликса с любопытством уставилась вышедшая из дома местная женщина в длинном бесформенном платье. Заметив такое внимание к собственной персоне, ван Бролин галантно снял шляпу с пером и поклонился незнакомой даме. Та, впрочем, не оценила куртуазный жест, а развернулась и убежала в большой дом, крытый, как и все здешние дома, старой соломой.