Кровавый остров

Янси Рик

Он обернулся к Уортропу, который сказал просто:

– Не подведи.

– Вы трудный человек, дхактар Пеллинор Уортроп. Вас трудно понять и еще трудней полюбить. Я не подведу.

Он вскинул винтовку на плечо, принял бремя Уортропа – ребенок на его могучих руках выглядел до невозможности маленьким – и направился вверх по тропе. Мы смотрели ему вслед, пока он не повернул и не исчез из виду.

Теперь Джон Кернс вел нас на самую вершину бездны, над глубокими обрывами и кишащими тенями ущельями, по растрескавшимся отвесам, где каждая опора была обманчива, а каждый шаг – полон опасности, мимо глыб расколотого камня и глубоких водоемов с кристальной

водой, что отражала пустое небо, по ступенчатым откосам, выступавшим, будто балконы с видом на плато Диксам: пустой, однообразный пейзаж в двух тысячах футов [152] под нами. Было холодно, и воздух вонзался в легкие, как острый нож Аваале.

152

Чуть больше 609 м.

К середине утра облака поглотили вершины гор, быстро и бесшумно скользя в сотне футов над нашими головами, словно закрылась огромная белая дверь. И мы карабкались еще выше, пока я не смог, наконец, вытянуть руку вверх и коснуться туманного брюха тучи. Мы добрались до ровного клочка пути, и там Кернс ненадолго остановился, положив руки на бедра, наклонив голову и тяжело дыша.

– Что такое? – требовательно спросил Уортроп. – Вы что, заблудились?

Кернс покачал головой.

– Устал. Мне надо отдохнуть.

Он опустился на землю и зарылся в свой рюкзак в поисках фляги. Уортроп еле сдерживался. Он расхаживал вокруг, временами подходя к обрыву опасно близко и едва не падая в пустой воздух.

– Сколько еще идти? – спросил он.

– Пятьсот футов… шестьсот? [153] – Кернс покачал головой. – До сих пор так и не понял, как несчастные ублюдки это делают, и уж тем более – зачем.

– Кто? Как они делают что?

– Гнилушки. Полагаю, какой-то первобытный инстинкт. Заберись как можно выше, прежде чем лопнуть… – он пожал плечами.

153

От 152 до 182 м.

Уортроп качал головой.

– Не понимаю.

Кернс поднял на него глаза и сказал необыкновенно серьезно и мрачно:

– Поймете.

Мы вошли в облака, и мир растворился в кружащемся белом ничто: полное отрицание цвета, и мы – лишь призрачные тени, формы без содержания, очертания без измерений. Я шагал очень близко к доктору; еще фут или два между нами, и я бы потерял его в пустоте. Ветер хлестал горы, словно бичом, и молотил нам в спины, не на шутку грозя столкнуть меня с обрыва. Я утратил всякое чувство времени. Здесь на вершине бездны времени не существовало. Миллион лет ничем не отличался от минуты.

Прямо перед нами из тумана встала каменная стена в восемь футов высотой. Мы дошли до конца, до обители Великолепного Отца, гнездовий магнификума.

Миг, которого желал и страшился мой наставник, настал. Монстролог ринулся вперед. Я не сомневался, что если бы Кернс – или даже я – попытался его остановить, он сбросил бы помеху с горы. Уортроп задержался лишь, чтобы надеть чистую пару перчаток перед тем, как уцепиться руками за верх стены. Он подтянулся наверх, оттолкнувшись ногой, и канул в туман.

– Ну? – тихо сказал мне Кернс. – Ты что, не идешь?

– Доктор Кернс, – прошептал я, – что такое магнификум?

Я отпрянул, когда он дотронулся моей щеки. Серые глаза Кернса сверкали.

– Глаза у нас могут быть разного цвета, но у нас с тобой, мастер Уилл Генри, они все равно одинаковые. Oculus Dei –

глаза, что не боятся смотреть и что видят, когда другие слепы.

Я отступил.

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Не знаешь? Вначале человек создал бога по образу своему и подобию, и увидел бог, что это хорошо. Ты был согласен со мной насчет ребенка. Не отпирайся; я видел это в твоих глазах. Глаза твои открылись, не так ли? Вот почему Уортроп держит тебя при себе: потому что ты видишь в такой темноте, в которую он боится заглянуть. Так что не спрашивай меня, что такое магнификум. Такой вопрос – оскорбление моим умственным способностям.

Он встал передо мной на колени и протянул сложенные ладони.

– Ну, давай уже; я тебя подсажу. Он во тьме, и ты должен быть его глазами.

Я шагнул на руки Кернса, и он поднял меня вверх – на стену.

Я стоял на краю огромной пещеры, чьи своды ослабли спустя тысячу лет дождя, ветра и землетрясений. Гигантские плиты обрушившейся каменной залы валялись на земле. Между валунами были разбросаны остатки сталагмитов, отполированные муссонами до блеска; некоторые непрестанный ветер сточил до шишек в фут высотой, другие вздымались вдвое выше моего роста, с концами настолько же острыми, насколько широки были их основания. Они напомнили мне костяные шипы, прорезавшиеся на лице мистера Кендалла.

Доктора я не видел. Он был скрыт кружащейся белизной. Я видел только блестящие зубы горы и ее сломанные кости, и затем, в нескольких футах дальше, наткнулся на первое тело: сильно разложившееся и обклеванное падальщиками, с взорвавшимся чревом и брюшной полостью, похожей на черный зевающий рот. Половина мертвого лица была ободрана, и в одной из пустых глазниц уютно устроился скорпион. Порыв ветра потянул остатки тонкой, как бумага, плоти, что все еще держалась на костях, и несколько клочков, оторвавшись, взмыли вверх, словно горячий пепел в раскаленном воздухе над костром.

Кернс сказал за моей спиной:

– Вот его пасть. Когда дети Тифея чувствуют, что конец близок, они волокут свои гниющие, раздувшиеся туши сюда, на вершину мира, где взрываются – кто-то после смерти, кто-то до. Я видел, как еще дышащие трупы его детей разлетаются на куски с силой гранаты… А ветры дуют сверху вниз. Они собирают кровавые потроха и несут их прочь, далеко-далеко – пока те не выпадут как красный дождь с ясного неба.

Он потащил меня вперед, завеса тумана отступила, и я увидел сотни тел, замерших в смертной агонии, скорчившихся между камней, сваленных у сияющих острых колонн. Чем дальше мы заходили, тем больше их было, пока не стало почти невозможно идти, не наступая на трупы. Мы осторожно пробирались по изобильной жатве магнификума, и разреженный воздух был тяжел от гнилостной вони, поднимавшейся от молотильни под нашими ногами.

Мы пришли к неглубокой выемке в земле – остаткам древнего пещерного пруда. Кернс показал на коленопреклоненные, согбенные силуэты еще живых, рассыпанные по высохшему озерному дну – каждый сидел рядом с мертвыми собратьями, и все сосредоточились на чем-то, покоящемся у них на коленях. Кернс прижал палец к губам, дав знак хранить молчание. Он припал к земле, жестом велел последовать его примеру и повел меня к берегу бесплодной ямы. Кернс подвел меня близко – но не слишком близко – к коленопреклоненному мужчине, чье лицо было размозжено костяными рогами, растущими из черепа. Его черные глаза не имели белков, чья челюсть отвисла, обнажив изобилие шипообразных выростов, а гноящиеся пальцы с утонченной нежностью пощипывали затейливый и хрупкий предмет, покоившийся у него между ног. Тогда я этого не знал, но этот живой труп был некогда человеком по имени Антон Сидоров.