Кровавый остров
Шрифт:
Я в последний раз выкрикнул его имя и бросился вниз по тропе, унося заразу с собой – прочь от Уортропа.
Я вышел из облаков и увидел распростертый передо мной мир, коричневый, черный и всех оттенков серого, и я молился, чтобы живые трупы и дальше шли на запах крови, источаемый моей кожей, и следовали за мной, своим братом, вниз, навстречу судьбе. На развилке я выбрал более крутую тропу, думая, что та быстрее приведет меня на равнину. У меня имелась смутная мысль привести их в Гишуб, город мертвых на берегу моря. Поднимались мы другим путем, и местами тропа была сплошь завалена огромными валунами,
Я добрался до места, где тропа резко поворачивала, шагнул за угол и остановился: путь перегораживал большой пруд с самой чистой водой, что я когда-либо видел. Защищенная от ветра окружавшими ее скалами, поверхность воды была совершенно гладкой, безупречно отражая серые лица нависших над ней туч.
Я выбился из сил. Я дошел до конца, до самого конца, и разрыдался у кромки воды.
И облака мчались друг за другом по небу над незапятнанной гладью.
И я поднял голову и заглянул в зеркало, и увидел свое собственное лицо.
Не задумываясь, я встал и содрал с себя куртку, сорвал рубашку и вошел в воду.
Я шел, пока вода не начала биться мне в грудь, и продолжил идти, пока она не поцеловала меня под подбородок. Я подивился, до чего же она была холодна, закрыл глаза и нырнул. И был ветер, и были тучи, и чистый пруд, и мальчик под его потревоженной поверхностью, и кровь мальчика и чудовищ, оскверняющая воды.
Я теперь nasu.
Я вышел из воды и вновь бросился наземь. Меня колотила дрожь; левой руки я не чувствовал. Шея занемела, а в глазах пересохло. Близилась ночь.
День подходил к концу, а вместе с ним – и моя жизнь.
Держаться за последнюю надежду, когда надежды не осталось, не глупость и не безумство, сказал в свое время монстролог. Это фундаментальное свойство человеческой природы.
Я сидел, прижавшись спиной к горе, баюкая на коленях нож Аваале.
Нож был очень острый, и его лезвие покрывали пятна моей крови.
«Не стану говорить, будто он принесет тебе удачу – этим самым ножом я принес в жертву того, кого любил – но кто знает? Может, ты очистишь его клинок кровью грешных».
Две двери: я мог умереть смертью, что придет, когда пожелает, – или мог выбрать время сам. Я мог погибнуть чудовищем или умереть человеком.
«Мы дети Адама. В нашей природе оборачиваться и смотреть в лицо безликому».
День подходил к концу, и все же мир казался головокружительно ярким, и мои глаза вбирали самую мельчайшую деталь с поразительной ясностью.
«Это называется Oculus Dei… очи бога».
Он наконец меня настиг, Тифей, Тысячеликий Безликий.
Я был гнездом.
Я был птенцом.
Я был гнилью, что падает со звезд.
Теперь вы понимаете, что я имею в виду.
Ночь опустилась на Кровавый Остров, но мои глаза теперь были очами бога, и ничто не могло укрыться от меня, даже мельчайшая частица материи, даже в кромешной темноте. Я видел сквозь горы, насквозь, вплоть до огненного сердца земли. Ветер прогнал облака, и звезды были от меня на расстоянии вытянутой руки; если бы я хотел, я мог бы протянуть ее и сорвать их. Я
Я все еще держал нож, потому что не собирался дожидаться момента, который, как говорил доктор, непременно придет: «Когда все остальные мертвы или бежали, он принимается терзать свое собственное тело и поедать свою плоть…»
– Простите меня, доктор Уортроп, – прохныкал я. – Простите, сэр…
Я подвел его, и я его спас. Я спустился во тьму, чтобы он мог жить при свете.
«Я думаю, что тебе очень часто бывает одиноко».
Я отложил нож и зарылся в карман в поисках фотографии.
«Это на счастье, – сказала она, – ну и когда тебе станет одиноко».
Я вытащил фотографию из кармана; она намокла, и бумага была мягкой. Когда мы виделись с Лили в последний раз, я хотел поцеловать ее. Некоторые так никогда и не поймут, в чем разница между порывом и вдохновением.
Я вновь взялся за нож. В одной руке – подарок от Аваале, в другой – от Лили.
«Я думаю, что тебе очень часто бывает одиноко».
Я услышал, как они приближаются, задолго до того, как увидел. Я чувствовал, как щелкают и хрустят кости земли у них под ногами, и слышал их тяжелое дыхание и как бьются их беспокойные сердца. Повернув голову, я увидел Кернса, чей голос прогремел у меня прямо над ухом:
– Сюда, Пеллинор; я его нашел!
Он перекинул винтовку через плечо и поспешил прочь, и затем я увидел доктора, бегущего вдоль кромки воды, и его рука дернулась вперед и отпихнула Кернса с дороги.
– Не трогайте меня! – закричал я. – Слишком поздно, доктор, не трогайте меня, слишком поздно!
– Я ж вам говорил, кто-то из поганцев до него добрался, – сказал Кернс, и монстролог выругал его и велел ему заткнуться.
Он открыл свой полевой чемоданчик, надел пару перчаток, тихо говоря со мной все время, веля мне расслабиться, успокоиться, он был здесь, и он не забыл своего обещания, и я дивился, о каком это обещании он говорит, пока он щупал мне пульс и светил мне в глаза. Когда свет ударил мне в зрачки, мои губы растянулись в оскале боли и злобы. Трясущимися руками Уортроп вынул из чемоданчика флакон с кровью. То была одна из проб, взятых им у младенца. Желтовато-белая сыворотка отделилась от свернувшейся крови и теперь плавала сверху над насыщенно-алым слоем. Доктор вложил флакон в руку Кернсу и велел тому держать его совершенно неподвижно, пока Уортроп наполняет шприц.
– Какого черта вы делаете? – осведомился Кернс.
– Пытаюсь убить дракона, – ответил монстролог и вонзил иглу мне в руку.
Часть сорок третья
«Уроки непреднамеренного свойства»
Всю ночь он не отходил от меня, человек, что ради меня оставался человеком, сражаясь за то, чтобы человеком остался я. Той ночью, как и в следующие две, он не спал. Временами я проваливался в судорожную, лихорадочную дремоту, а когда просыпался – Уортроп был тут как тут, приглядывая за мной. Кошмары мои были ужасны, полны теней и крови, и он в буквальном смысле слова вытаскивал меня из них, тряся и приговаривая: «Пошевеливайся, Уилл Генри. Это был сон. Просто сон».