Кровавый пир. За чьи грехи?
Шрифт:
Вдруг со стороны раздались крики: — Пристав идет!
Скоморохи вмиг подобрали свои хари, инструменты и скрылись.
В горницу действительно вошел пристав в зеленом кафтане со шнурами, с толстой палкою в сопровождении трех стрельцов.
— Что за действа? — закричал он на целовальника, который спокойно стоял у бочки. — Опять скоморохи были? Где воры? Лови их!
— Какие воры? Очнись! Приходили люди в царев кабак, честные люди, а ты — воры! — ответил спокойно целовальник.
— Воры-то по приказам сидят! — крикнул кто-то из толпы. Пристав обернулся. Толстое
— Кто крикнул? Схватить его!
— Кого схватить-то? — сказал равнодушно один из стрельцов.
— А тебе за скоморохов ужо будет! — погрозил пристав целовальнику. Тот передернул плечами.
— Мне за что? Скомороха не будет, народ из кабака уйдет, царской казне недобор будет!
— Знаешь, что в указе сказано?
— Это вам про то ведать. Мое дело водкой торговать…
— Верно, Ермилыч! — раздались одобрительные голоса.
Пристав грозно оглянулся и постучал палкою.
— Ужо вам, ослушники! — сказал он и вышел из кружала. Вслед ему раздался хохот.
Когда прошли шум и волнение, Василий оглянулся вокруг и, увидев дьячка, прямо подошел к нему.
— Грамотен? — спросил он. Дьячок поднял маленькие, красные, безбровые глазки, шмыгнул толстым сизым носом и ответил:
— Грамотен, государь-батюшка! За грамоту вся спина палками избита!
— Челобитную можешь воеводе написать?
Мокрые, синие губы дьячка расплылись в улыбку. Он вскочил с лавки, чувствуя заработок:
— Очень могу, милостивец!
— Он дошлый! — хлопая по плечу дьячка, сказал пьяный ярыжка. — Он так напишет… одна слеза. Вот! Так, Козел?.. Ха-ха!
— Так напиши мне! — сказал Василий.
— Мигом, батюшка, мигом! — засуетился дьячок. — Тут и напишем. Мигом! Ты закажи жбанчик вина, а то у меня иначе мысли путаются. Туман в голове, аки тьма египетская, а с вином просветление.
Говоря это, он очищал краешек стола, потом вынул из-за пазухи своего подрясника лист бумаги, отвязал от ременного кушака баночку чернил и огрызок гусиного пера и, заправив свою косичку, сел на лавку и крякнул.
Василий уже распорядился вином. Дьячок налил себе чарку, понюхал ее, зажмурился и быстро опрокинул в рот.
— Прояснилось! — сказал он, умильно улыбаясь. — Сказывай, в чем дело?
Василий рассказал. Дьяк завертел головою, выпил еще чарку, взял в рот баранку и начал быстро скрипеть пером.
Василий посмотрел на него и невольно улыбнулся, несмотря на свои тяжкие думы, так он был забавен за писанием. Ноги он вытянул и расставил, отчего из дырявых сапожищ его вылезли грязные пальцы; локти разложил по столу и на левую руку положил свою голову, причем рыжая бороденка его почти волочилась по бумаге, а косица круто торчала кверху.
Дьячок Савелий, прозванный Козлом за свою бороденку, уже десять лет промышлял в Саратове ремеслом присяжного грамотея. Для увеличения практики он ссорил мещан и посадских, писал челобитные и жалобщику и ответчику и часто за это в добавочную плату получал затрещины и потасовки; но это нисколько не обескураживало его и не роняло его практики.
Он даже ухитрялся ладить и с приказными, которые
Василий терпеливо ждал, пока Козел напишет жалобу. Наконец Козел написал, допил остатки водки и гнусавым голосом прочитал написанное Василью. Василий ничего не понял, но подумал, что так и надобно, заплатил Козлу десять алтын, свернул челобитную и пошел домой.
VII
Всю ночь не спал Василий, думая свои горькие думы, то горя ненавистью к Лукоперовым, то тоскуя по Наташе, и поднялся с постели ни свет ни заря.
Войдя на площадь, он зашел в собор и отстоял утреню, горячо молясь, а потом направился прямо к воеводе, держа за пазухой челобитную, а в кармане слиток золота. Он прошел растворенные настежь ворота, поднялся по лестнице и вошел в темные сени.
— Чего надобно? — спросил его холоп, загораживая дорогу. Василий, зная обычай, спешно сунул ему в подставленную руку несколько монет.
— Воеводу повидать надобно. Скажи, дворянский сын Василий Чуксанов просится!
— Сейчас скажу! Пожди, господин, — уже совершенно другим тоном сказал холоп и ушел в покои. Через минуту он вернулся.
— Просит до горницы! — сказал он, открывая дверь.
Василий вошел в горницу, помолился иконам и поясно поклонился воеводе, который стоял посредине с важным видом и ласковой улыбкою. Был он толст, широк в плечах и велик ростом.
Лицо у него было красное, жирное, с толстым, как груша, носом, покрытым сетью синих жилок. Жирные губы прикрывали черные гнилые зубы. Бледные, мутные глаза вылезали из орбит; под ними были вздутые, отвислые мешки, а над ними густые брови двумя кустиками; рыжая борода лопатою и мясистые уши довершали его внешность.
На нем была надета рубаха синего цвета, опоясанная шнуром с кистями, желтые штаны и мягкие сафьяновые туфли на босую ногу; поверх этого он надел кафтан нараспашку, а на голову легкую расшитую тюбетейку.
Это был типичный воевода того времени. Званием он был боярин, именем Кузьма Степанович Лутонен, и был он на саратовском воеводстве уже четвертый год, с богатыми ласковый, с бедными грозный — и всегда веселый.
— Пришел бить челом царю-государю! — проговорил Василий, кланяясь. — Не побрезгуй, Кузьма Степанович, приношением моим. Прими на милость от моей скудости! — и он протянул воеводе слиток. Воевода взял его, словно не замечая, и радостно воскликнул:
— Друже мой! Василий Павлович! Вот рад друга видеть! Облобызаемся! — он троекратно поцеловался с Василием, отчего у Василия радостно встрепенулось сердце, и, обняв его, усадил под образа. — Садись, садись, Василий Павлович! У меня уже такой обычай: прежде напоить, накормить, а там уж делом заняться! Будь гостем, друже! Осип, — закричал он холопу, — волоки сюда настойку да пирогов! У меня настоечка-то знахарская, — сказал он Василию, улыбаясь во весь рот, — на сорока травушках настоянная! А пироги, друже! Ты не смотри, что я вдовый. У меня такая стряпуха есть из посадских. Скушай-ка!