Круг замкнулся
Шрифт:
Заперто.
Он снова поднялся на насыпь и какое-то время бродил по ней, его все знали, и потому он мог бродить, где ни пожелает. Наконец какой-то человек прошел мимо и вниз — к сараю. Он пошел следом и постучал в дверь. Когда ему открыли, спросил: «Это вы, Абель Бродерсен? А то ведь я ничего не вижу», после чего вручил письмо и ушел.
Абель предполагал, что в этом толстом письме лежит тысяча крон, но там лежали всего лишь фотография да еще несколько слов, нацарапанных наспех: «Я одна и должна наконец повидать тебя. Позднее, вечером, я попробую тебя отыскать,
Он был выбрит, он искупался в море, рубашка была еще сырая, и следовало бы переменить ее, это все-таки не кто-нибудь, это Ольга. Потом он сел и принялся разглядывать фотографию. Она была сделана уже много лет назад, между его первым и вторым возвращением домой. Ольга была моложе и красивее, в полном расцвете, очень удачный снимок, похоже, она сидела и с кем-то разговаривала. Но почему она прислала снимок отдельно, еще до своего прихода? Чтобы пробудить в нем любовь?
Какое-то время он стоял на коленях и глядел в окно поверх насыпи и, когда она появилась, выскочил ей навстречу, схватил и торопливо повлек за собой, он похитил ее и увлек в свое жилище.
Она была совсем не накрашена, с теплой кожей, с коричневыми веснушками, милыми и крохотными. Она тотчас обвила руками его шею, поцеловала, промахнулась, отыскала его губы.
— Еще, еще! — просила она.
Он почувствовал, что у нее подгибаются колени, хотел сесть рядом.
— Еще! — требовала она. — Положи меня на постель и целуй еще!
На другой день она пришла снова, и повторилось вчерашнее, и она была безудержная и счастливая. Он же теперь не был застигнут врасплох, как вчера, сегодня он и сам был на высоте.
А потом она долго сидела у него и говорила на свой обычный, отрывистый лад:
— Подумать только, это были мы с тобой! — удивительно — знал бы он — он вчера уехал в Осло — его не будет три дня — хорошо, что слепой тебя нашел, но он всегда все находит. Слушай, Абель, ты рассердишься, если я что-то скажу?
— Нет, нет, нет.
— Я все-таки лучше погожу до ухода, не то ты рассердишься. Ты только подумай, Абель, что мы с тобой! Теперь Рибер Карлсен, ну тот, который скоро станет епископом, может больше не писать мне свои письма, мне они больше не нужны. Я так рада, я так всему рада.
Наконец ему тоже удалось вставить несколько слов:
— Ты божественно бесстрашна, Ольга. Но будь ты бедна и отвергнута и несчастна, смогла бы ты отправиться со мной по белу свету?
— Нет, — ответила Ольга и покачала головой. — Нет, я вовсе не такая бесстрашная. Разве ты не заметил, что я дорожу уважением людей. Что я себя весьма ценю?
— Верно, но как ты будешь объясняться с ним в тот день, когда он заметит, что ты натворила?
— Это мы как-нибудь уладим. Это не твоя забота.
— Странно, — сказал он.
Ольга:
— Не сердись на меня, Абель, но я не хочу
Абель, с улыбкой:
— А я и не собирался. Ты все понимаешь слишком буквально. Я просто хотел узнать, как ты намерена уладить свои дела дома, уладить с ним.
— Ну, не дурак же он. Он не захочет выставить сам себя на посмешище.
— Ах, вот как!
— Но тебя я не назову. И вообще никого не назову.
— И это все, чего он требует? Я в таком случае сделал бы больше.
— Ну да, ты пустил бы в ход револьвер, — сказала Ольга и встала.
— Очень может быть.
— Как в тот раз, когда ты убил ее.
— Что-о-о?
— Ну, конечно, ведь убил ее ты. Вот что для меня было важно.
Абель изумился:
— Важно?
— Три жизни, — сказала она, — несмотря ни на что, ты не слабак, ты убиваешь.
— Послушай, Ольга, — сказал он, — я стрелял не в нее. И не промахнись я, было бы всего две жизни, его и моя.
— Как же получилось, что обвинили его?
— Он сам взял на себя вину.
Ольга, подумав:
— А зачем ты ему позволил? Значит, ты трус.
— У меня с Лоуренсом были старые счеты. Он был хорош собой и мог сделать против меня все, что ни захочет. А тогда это было уже в четвертый раз. Но об этом мы больше не будем, — сказал он и тоже встал.
— В моих глазах это ничего не меняет, — ответила она, — хоть ты и промахнулся, но ты стрелял. Я дважды, — сказала она, и глаза ее засверкали, — дважды была близка с убийцей. Это чего-нибудь да стоит.
Абель побледнел, нижняя губа у него задрожала, он стал несчастный и жалкий.
— Значит, только поэтому?
— Пожалуйста, не сердись на меня, это было так увлекательно. Я ведь понимаю, что я ведьма.
— Ну, конечно, ты искала острых ощущений.
— Так я и знала, что ты рассердишься, и уже жалею, что сказала тебе это.
— Прежде чем ты уйдешь: а разве для тебя не было бы точно таким же ощущением переспать с епископом?
— Нет, Абель, — сказала она огорченно, — несмотря ни на что, для меня было важно именно с тобой. Ну а остальное лишь возбудило меня, не буду спорить. Три жизни, подумала я, и все это сделал Абель. Все эти дни я думала лишь об этом, и мысли меня возбуждали. Но при всех обстоятельствах это мог быть только ты. Ну, поцелуй меня на прощанье.
Абель почувствовал себя униженным, он захотел возвыситься вновь и потому спросил:
— А еще раз не хочешь — прямо сейчас?
— Сейчас? — переспросила она.
— Да, ради меня самого, не ради острых ощущений.
— Уже темнеет, как я погляжу. Право же, это было и ради тебя, ты сам знаешь. Ах, ты даже не хочешь поцеловать меня на прощанье? Ты все портишь. Не надо меня провожать, я хочу побыть одна.
XXVIII
А время знай себе идет, и очень даже бойко. Нет, ничья невидимая рука не подталкивает его, но оно знай себе идет, такого еще никогда не было, не успели оглянуться, как на дворе уже осень.