Круг
Шрифт:
— Тебе-то какое дело? Твое дело — сторона, — сказала жена.
— Кто против властей идет, тот против богатых, — наставительно ответил ей Орлай Кости.
— Не так уж мы богаты, чтобы нас трогать, — стараясь успокоить мужа, сказала Дарья.
— Да и не бедны, — обиделся Орлай Кости.
Настя, услышав, что отец считает себя богачом, чуть не рассмеялась, но, перехватив испуганный взгляд матери, прикрыла рот платком, вроде бы закашлялась.
На сенокосе тоже только и разговору было, что об Эбате
— В Сибирь сошлют, — уверенно сказал Кугубай Орванче. — Для арестантов туда дорога с дедовских времен проторена.
Свой участок сенокоса Кугубай Орванче выкосил за один день. На другое утро принялся косить участок Эбата. Вдруг на луга прикатил староста, с ним лавочник.
Староста спросил:
— Орванче, который участок Эбата?
— Вот он, я его кошу.
— Почему ты косишь?
— Он же мне свою лошадь оставил.
— Ну и что с того?
— Сам посуди: Эбатова лошадь, как и твоя, — тварь живая, она тоже есть-пыть хочет.
— Это меня не касается. Участок арестованного Эбата Унурова общество определило передать вот ему, — староста указал на лавочника. — К его сыну как раз приехали ученые гости, они желают покосить немного, заняться гимнастикой.
— Говоришь, общество определило? — переспросил Кугубай Орванче. — Когда же оно успело, ведь сходку не собирали?
Между тем лавочник вылез из тарантаса и пошел измерять шагами длину и ширину участка.
— Ой, старик, ну, не чудак ли ты, ведь общество — это я! Раз вы поставили меня старостой, значит, мое слово все равно, что решение общества. Забирай свою косу в ступай домой!
— Не пойду!
— Не пойдешь домой — пойдешь в тюрьму! Где тебе лучше будет, а?!
— Ну, ладно, — Кугубай Орванче резко поднял косу (староста поспешил отскочить немного в сторону), молоток и брусок сунул в мешок, закинул мешок за плечо. — Ну, ладно, только бог видит твою несправедливость. Не может он этого не видеть!
— Хорошо-хорошо, бог сам знает, что ему нужно видеть. а ты знай шагай своей дорогой.
Кугубай Орванче прошел уже большую часть пути, как вдруг его окликнули:
— Дядя Орванче, что так рано домой собрался?
Кугубай Орванче поднял голову и увидел телегу, на которой сидели Орлай Кости с женой и дочерьми.
Амина сказала отцу:
— Вот, найми Орванче косить.
— И верно, — отозвался отец. — Тпру-у, тпр-у, глупый! Орванче, ты уже кончил с покосом?
— Покончил.
— Не наймешься ли ты мне косить?
— Сколько заплатишь?
— Шестьдесят копеек, и еда-питье мое.
— Нет, дешево.
— Люди за полтинник нанимают.
— Надо смотреть, кого нанимаешь.
— Известно, не впервой нанимать. А сколько же ты просишь?
— Семьдесят пять копеек в день, меньше никак нельзя.
— Нет, это дорого.
— Давай на круг за все — три с полтиной.
— Тоже дорого.
— Не скупись, отец, найми дедушку Орванче, он сказки хорошо
— Ты, дочка, не суйся в разговоры взрослых. Я же его не сказки рассказывать нанимаю.
— Ладно, дай ему семьдесят копеек, — посоветовала Дарья.
— Ну как, Орванче, семьдесят копеек — пойдет?
— Нет. До свидания.
— Стой, стой, не уходи. Будь по-твоему! Садись на телегу, подвезем.
— Пешком пойду, небось, не далеко?
— Близко, у Чарланге-оврага. Приходи, не задерживайся. Но-о! — Орлай Кости хлестнул коня, заторопился.
Кугубай Орванче пошел следом.
Начали косить. Настя, приезжая на каникулы домой, всякий раз с удовольствием выходит на сенокос. Отец купил ей небольшую косу, и она, как умеет, косит.
Конечно, Насте не успеть за всеми, да она и не старается особенно. Амина идет, не отставая от Кугубая Орванче. Орлай Кости то и дело поправляет косу, что-то у него там не ладится. Дарья косит позади всех, обернувшись, она кричит:
— Настя, доченька, ноженьку не порежь, будь осторожнее…
— Нет, мама, не бойся.
— Ты не устала?
— Нет, не устала. Только вот коса почему-то носом в землю зарывается.
— Ну и оставь ее, иди пособирай лучше землянику.
— Где кружка?
— Поищи в пестере, я ее вместе с хлебом клала. Молоко не опрокинь.
— Пожалуй, схожу пособираю.
— Вот и хорошо. Наберешь ягод, поешь с хлебцем.
Хоть и стар Кугубай Орванче, но еще крепок. Косит будто играючи. Только невесел нынче старик, трубка в зубах зажата, но он не замечает, что она давно потухла.
Амина изо всех сил старается не отставать от Кугубая Орванче, не теряет его из виду. «Наверное, старик ругает нас кровопийцами, живем-де за чужой счет, — думает она. — Почему так получается, что он на нас работает Отец всегда его да Эбата нанимает. Эх, Эбат, Эбат… Иной раз послушаешь его — вроде дурака, а иной раз — очень даже умен. Язык его и довел до тюрьмы. Что же он, глупый, натворил? Только кто знает — глупый он или умный? Лишь бы Эман из-за него не попал в чижовку, ведь они дружат И Ардаш — хороший человек, если бы посватался, пожалуй, пошла бы за него… А как же Эман? Сама толком не пойму: люблю я этого дьявола или нет? В прошлый праздник опять задурил голову, говорить умеет так же, как и ее отец. Хорошо бы узнать, ходил он на свадьбу в Луй тогда без меня или нет?»
— Доченька, коса-то у тебя, видать, притупилась. Давай наточу.
Амина не заметила, как, занятая своими мыслями, далеко отстала от других. Видит: к ней идет Кугубай Орванче, улыбается. Отец тоже перестал косить и сурово посмотрел на нее.
Амина, смутившись, глубоко вздохнула и замахала косой.
Кугубай Орванче взял у нее косу и принялся точить.
— Вот и выросла ты, доченька. Работницей стала, а сердце у тебя доброе, не то что у твоего отца, — негромко говорил Кугубай Орванче. — Ты уж не обижайся на мои слова, я люблю говорить правду…