Круг
Шрифт:
— Не буду, — отозвался Смешливым. — Дайте воды, а Унур Эбат встал, хромая, доковылял до двери и постучал.
Надзиратель заглянул в глазок и не отозвался.
Эбат снова постучал.
Из-за двери раздался недовольный голос:
— Не стучи, рано еще!
— Дай воды для больного, одну кружку…
— Не умрет, потерпит!
— Эбат, а ты почему не ешь? — удивленно спросил старик.
Унур Эбат упрекал себя за то, что не сумел добыть — кружки воды для больного товарища. Он ругал себя «растяпой» и чувствовал, что весь как-то размяк, ослаб — и ему было не до еды. Он лег.
Старик сокрушенно
Два дня спустя Смешливого и Унура Эбата перевели в тюремную больницу.
Рана на голове Смешливого загноилась, сестра милосердия промыла рану и перевязала.
— Спасибо! — легко вздохнул Смешливый, радуясь, что боль немного утихла.
Осмотрев ногу Унура Эбата, лежавшего на соседней койке, врач покачал головой:
— Может, операцию придется делать…
У Эбата заныло сердце, но Смешливый, протянув руку, коснулся его плеча и сказал с доброй улыбкой:
— Не бойся, вылечат.
— Чего бояться… Операция так операция, потерплю…
— Эх, как легко дышится! — глубоко вздохнув, сказал Смешливый. — Куда окно выходит? Через решетку плохо видно. Никак, сад? Верно, сад! Думал, никогда больше не придется дышать таким чистым воздухом, а вот дышим. Подвалило нам с тобой счастье, браток!
— Тихо! — строго сказала сестра милосердия. — Громко говорить запрещено, люди спят.
— Мы тихонечко, никому не будем мешать спать, ладно? — спросил Смешливый.
Сестра покосилась на дверь, ведущую в коридор, в котором стоял дежурный надзиратель, и ответила с раздражением:
— Нельзя, велено спать.
— Не сердитесь, сестра, я же просто спросил.
— Так велено, — повторила сестра.
— Что, сердиться велено? А вы берите с нас пример: не нравится указание начальства, не выполняйте его.
— И если не нравится запрещение грабить и убивать людей, его тоже можно не выполнять?
— Почему вы так говорите, сестра?
— Да вы же оба, — она кивнула в сторону Унура Эбата, — из таких молодчиков.
Смешливый приподнялся на кровати.
— Кто это вам сказал?
— Лежи, лежи, тебе нельзя подниматься.
— Мы не уголовники, поймите это!
Женщина с сомнением начала;
— В той камере все…
— Все уголовники? — подхватил Смешливым. — Нет, не все. Тюремщики нарочно посадили нас вместе с ними, чтобы помучить.
— Ладно, ладно, не поднимайся, тебе нельзя, ложись!
— Вы мне верите, сестра?
— Верю, верю, ложись. Успокойся, надо спать, — она поправила одеяло и ушла в другую палату.
Унур Эбат и Смешливый быстро поправлялись. Однажды Смешливый сказал Эбату:
— Эх, слишком уж наши болезни быстро уходят! Нельзя так.
— Почему?
— Неохота возвращаться в камеру из такой благодати.
— Ха-ха, это правда, — засмеялся Унур Эбат.
— Не часто доводилось мне так вот отдыхать, — оказал Смешливый, садясь на кровати. Он оглядел беленые стены, окна, печку, посмотрел на двух больных, спавших па койках возле двери, и снова обратился к Эбату — В позапрошлом году собрались мы на маевку у Светлого ключа, устроили митинг, говорили речи. Вдруг прибегает Коноплеви-депутатка. (Это прозвище прилепилось к ней с тех пор, как ее отца избрали депутатом в Думу.) Прибежала она и кричит:
«Стражник и лавочник сюда
Легко сказать: расходитесь!. Митинг в самом разгаре.
Кто-то ушел, а я предложил:
«Место тут гористое, заберемся повыше, сверху-то отобьемся камнями, никакой стражник к нам не подступится».
Среди нас были два человека, считавшихся v нас революционерами: хозяин книжного магазина Попов — мы, семинаристы, брали у него «Донскую речь» и сборники Горького «Знание» — и аптекарь Рутес.
Они посовещались между собою и говорят:
— Не стоит рисковать понапрасну, нужно расходиться.
С ними не стали спорить. Люди были уважаемое и опытные, знали, что делать. Но вдруг где-то совсем близко — выстрелы. Мне тогда показалось позорным, что убегаем от «фараонов», но в руки им попадаться, думаю, тоже не резон. У меня был с собой револьвер системы Смит-Виссон, я выстрелил в стражника, которого заметил по ту сторону оврага. Не знаю, попал или нет, но все бросились за мной. Я — бегом, километра три бежал через лес, вышел к Белой, бакенщик перевез на другой берег. Потом всю ночь шел, пока не наткнулся на башкирское кочевье. Ну, а среди башкир у меня много друзей. Правда, с тех пор не было у меня ни одного спокойного дня, я знал, что меня ищут. Вот только теперь попал на отдых.
— Не дай бог, чтобы еще когда-нибудь пришлось так отдыхать, — усмехнулся Унур Эбат.
— А чем плохо? В нашем теперешнем положении лучше не придумаешь: чисто, кормят хорошо, врач не беспокоит, с сестрой поладили.
— Оно, конечно, так, — нехотя согласился Унур Эбат и молча уставился в окно.
Он думал о том, что теперь, возможно, на всю жизнь останется калекой.
«Нога все болит, — размышлял Унур Эбат. — И зачем я заступился? Если бы приятели Максимыча тогда не набросились на меня, ничего бы не болело. Так-го оно так, а если бы они убили Смешливого? Что тогда? Всю жизнь себя казнил бы По правде сказать, его голова дороже моей. Он образованный, революционер, а я человек темный, все равно, что слепой — даже грамоты почти не знаю. Он двухклассное училище окончил, что в книге прочтет или услышит — все понимает, не то, что я. Мне читать — все равно, что по невспаханному полю сеять. Ах, если бы поговорить с Ардаше. м! Хорошо бы нас сослали куда-нибудь в одно место Мы бы с ним вместе работали, как-нибудь прокормились бы, оба здоровые. Вот только нога болит. Врач говорит, что перелома нет, отчего же тогда болит? Смешливый сказывал, что какой-то нерв задет. Врач не велел переутомлять ногу. Ничего не поделаешь, видно, не миновать заводить костыли… Скорей бы поправиться, а тогда… тогда…» Унур Эбат вдруг вздрогнул, как будто его обожгла какая-то мысль, глаза у него засверкали. лицо загорелось.
— Что это с тобой — спросил Смешливый.
— Ничего, — ответил Унур Эбат и отвел глаза в сторону, как бы боясь выдать внезапно пришедшую мысль. Нет, нет, ничего…
— Время прогулки кончается, десять минут всего осталось, — Смешливый поднялся. — Пойдешь?
— А то как же! Пойду! — Унур Эбат вскочил и взял костыли.
Они прошли два-три крупа по маленькому садику, вдруг Унур Эбат спросил:
— Не знаешь, у ворот всегда стоит охрана?
Когда надзиратель, который приглядывал за ними, отошел, Смешливый тихо сказал: