Круг
Шрифт:
«Сумасшедший!» — подумал он, вспомнив рассказы одного заключенного о том, что в камеру со здоровыми людьми надзиратели иной раз нарочно сажают умалишенных.
Все напряженно смотрели на вошедшего, ждали, что он станет делать.
Тот посмотрел по сторонам, зевнул, потянулся, поднимая руки высоко над головой, потом присел три-четыре раза, как будто собрался плясать, а поднявшись, направился к окну. Восемь пар глаз следили за ним, будто держали на привязи.
— Кто староста? — спросил
По-русски он говорил чисто. У окна, в чуть пробивающемся свете утра, можно было разглядеть его лицо. Он вытер губы рукавом, размазав кровь по правой щеке.
— Так кто у вас тут старшой? — снова спросил человек. — Молчите, ну, ладно — сам себе место найду!
Староста камеры, высокий, крепкий уголовник по прозвищу Максимыч, сидевший на нарах около двери, молча подошел к человеку и поднял здоровенный кулак, собираясь его ударить.
— Ладно, Максимыч, не трожь его! — сказал кто-то из арестантов.
Но человек, как оказалось, не нуждался ни в чьем заступничестве, он сгреб Максимыча, положил на лопатки.
Все повскакали со своих мест. В последние дни в камере не было драк, кое-кто соскучился, и теперь все столпились вокруг нового человека и старосты. Только Унур Эбат и старик, его сосед по нарам, остались на своих местах.
— Ха-ха-ха! — опять засмеялся человек, и все, задевая друг друга локтями, немного отступили назад.
Максимыч, тяжело дыша, поднялся с пола и, ни на кого не глядя, улегся на нары.
Всех это удивило: никогда еще такого не бывало, но никто ничего не сказал, лишь с уважением посмотрели на нового человека.
— Ты чего это все время смеешься? — спросили они.
— Сумасшедший или только прикидываешься? — поинтересовался другой. — Говори толком, не хитри.
Человек посмотрел на всех смеющимися глазами:
— Удивляетесь, что смеюсь? Что ж тут удивительного? Просто я такой смешливый.
— А кто тебе губы раскрасил?
— Губы?.. Ничего, я ему всю рожу раскрасил.
— Выходит, квиты?
— Нет, как стали они меня в вашу камеру заталкивать, я одному плюнул в рожу, вот и засмеялся от удовольствия.
Старик, сидевшим на парах, сказал со вздохом:
— Погоди, они еще заставят тебя поплакать.
Тут вдруг с нар поднялся Максимыч:
— Чего тут годить, я вот сейчас заставлю его плакать!
И он двинулся на нового арестанта. Уголовники поднялись, приготовившись прийти па помощь старосте. Все стихли, ждали, что будет дальше.
Новичок сбросил пиджак, засучил рукава рубахи и спокойно сказал:
— Вот что, шпана уголовная: в первый раз я тебя пожалел, на лопатки положил, теперь ты у меня и вовсе ноги протянешь. Если хочешь, подходи!
Тут уж и старик с Унуром Эбатом не выдержали, подошли поближе
«Эх, приятель, зря ты с ним связываешься», — с тревогой подумал Унур Эбат.
Уголовники начали проявлять враждебность к новому арестанту.
— А ты кто такой?
— Что-то больно расхвастался!
Максимыч решительно бросился на арестанта, повалил его и придавил к полу.
И тут все увидели, что в руках у старосты — камень.
Унур Эбат, отпихнув двоих, молча наблюдавших за борьбой, кинулся к дравшимся. Но кто-то сзади схватил его и с силой отшвырнул к двери.
Унур Эбат вскрикнул от нестерпимой боли в ноге и заколотил кулаками в железную дверь, крича:
— Надзиратель! Надзиратель!
К нему подскочили двое уголовников и принялись бить его по голове. Но Унур Эбат стучал в дверь до тех пор, пока она не открылась. Вошел пьяный надзиратель, с ним двое солдат. Надзиратель приказал увести старосту в одиночную камеру. Уголовники постепенно утихомирились.
На другой день, когда принесли ячменную баланду с плавающими в ней двумя-тремя картофелинами, один из уголовников — парень с узким лбом — сказал, кивая «а новенького и Унура Эбата:
— А этим двоим баланды не давать, они больные.
Но тут же раздалось несколько голосов:
— Побойся бога!
— Зверь!
— Хуже зверя!
— Обжора!
— Хе-хе, бог! При чем тут бог? Поделим их баланду между собой.
Новый староста, крестьянин, арестованный за нападение на урядника, сказал глухим, как из трубы, голосом:
— Здесь для тебя и бог и царь — я! Будешь перечить, пеняй на себя.
— Правильно! — поддержали его другие.
Парень негромко пробормотал:
— Связываться с тобой неохота, а то бы я тебе показал!
Старик, который на нарах помещался рядом с Эбатом, получил в один котелок три порции супа — себе. Эбату и Смешливому (так в камере прозывали новичка). Староста плеснул в их котелок лишнюю ложку. Старик поставил котелок на нары, положил три куска черного хлеба, три деревянные ложки с обгрызенными краями, напоминавшими рыбьи зубы, после чего сам уселся на нары, поджав под себя нош.
— Обед, — сказал старик и, растолкав Смешливого, хотел приподнять его голову, перевязанную грязной рубашкой.
— Спасибо, не хочу… Сил нет, — ответил тот и снова закрыл глаза.
— Похлебай маленько, — стал уговаривать его Унур Эбат. — Сегодня баланда с наваром.
Старик, отхлебнув, протянул Смешливому ложку.
— Есть можно.
Но Смешливый даже глаз не открыл.
Унур Эбат подмигнул старику и сказал громко, чтобы слышали остальные:
— С картошечкой!
— Я же говорю, хороший суп. Ешь, браток!