Крушение
Шрифт:
ГЛАВА ПЯТАЯ
Из подвала, сверху заваленного битым кирпичом рухнувшей стены, доносился усталый голос:
— Докладываю, противник с утра бомбит город. Горят улицы и кварталы. Да–да, улицы и кварталы…
Степан Бусыгин, спускаясь в подвал, замедлил шаги, вслушался, но голос прекратился. Тянуло из подземелья затхлым тёплом. Кто–то шмыгнул вниз мимо Бусыгина, едва не сбив с ног. Немного погодя опять рушились слова этого сидящего в подвале:
— Докладываю, обстановка усложнилась.
Надрывный голос смолк.
Из расщелины заваленного кирпичом подвала показалась фигура человека. Все в нем было крупно и тучно: лысая голова была в неровностях, шишкастая, могучие плечи обвисли, казалось, от собственной тяжести, подбородок и лоб тоже крупные, и только глаза были маленькие, умные и вместе с тем, казалось, хитроватые. Он загородил своей огромной фигурой проход в подвал. «Ишь ряшку наел. Житуха, видать, этим адъютантам», — подумал Бусыгин и небрежно толкнул его, сказав:
— Укажи, как мне пройти к командующему.
— А я на шута, что ли, похож? — заулыбался вылезший из подвала и провел пухлой ладонью по голове, оставив на макушке рыжие бороздки от пальцев. — Докладывайте. Я и есть командующий, генерал Шумилов.
Бусыгин вздрогнул, вытянул руки по швам и кое–как невнятно доложил, что штурмовая группа переправилась через Волгу.
— Как переправилась? — командующий вздернул щетину жестких бровей.
— Своим ходом махнули, — ответил Бусыгин. — На лодке.
— Когда? И как вы сумели по горящей реке?
Бусыгин напрягся еще строже и сдержанным от удивления голосом доложил, что переправились сегодня утром.
— Река, товарищ командующий, и вправду горит. Но мы…
— Огнеупорные! — провозгласил командующий и сграбастал Бусыгина ручищами, начал трясти его. Потом обернулся, громко окликнул: — Адъютант, почему завтрак не несут? Поторопи, да чтоб на двоих… Проходи, проходи, голубок! — покашливая и грузно садясь за стол, говорил командующий. Он был в простой, побелевшей от давности гимнастерке.
Подвал, куда командующий зазвал Бусыгина, был длинным складским помещением. Горели электрические лампы, питаемые от батареи. Одну половину занимали ящики с наклейками, банки из белой жести, другая — передняя половина — была приспособлена для него, командующего. Сюда были втащены широкий стол с круглыми резными ножками, венские гнутые стулья, в углу навалом лежали гранаты, ручной пулемет, трофейный плоский автомат, два противогаза в брезентовых сумках, каска, горка консервных банок…
Все это успел разглядеть Бусыгин, пока командующий занимался какими–то бумагами. Наконец принесли на завтрак сухую колбасу и рыбные консервы.
— Ну как там в России? — спрашивал командующий.
— Да так… Живут,, можно сказать… — Бусыгин
Командующий усмехнулся:
— Это совсем не дальняя Россия. Ртищево — это уже прифронтовая станция…
— Ну да, про то и говорю, — нашелся Бусыгин, — к фронту ехал. Вот к вам сюда…
— И как у нас — жарко? Нравится?
— Оно, товарищ командующий, ежели разобраться… — Бусыгин помедлил, собираясь ответить более разумно, а собеседник не унимался:
— Да чтр это вы заладили: «товарищ командующий, товарищ генерал…» Вроде я и родился им, и нет у меня имени. Зовите меня просто Михаил Степанович, а по фамилии Шумилов.
Грубоватый голос командующего и манера держаться просто, слишком просто, сразу настроили Бусыгина на откровенность, и он, в свою очередь, сказал:
— А мое прозвище Степан.
— Это не прозвище, — проговорил Шумилов. — Вот когда мальцом я был и на селе меня дразнили: «Мишказдоровяк» — это прозвище. А тебя как окрестили?
— Верзилой, а чаще Лохмачом дразнили. Нестриженым всегда ходил, вроде с медведями в берлоге жил.
— Сибиряк, значит, — догадался Шумилов.
— Сибиряк, — погордился Бусыгин.
Разговор свели к войне. Командующий спросил, какие прогнозы предсказывают солдаты относительно ближайших дней.
Степан крякнул и, осмелев, разохотился:
— Прогноз один… Немец не пройдет. Выбьем у него веру из–под ног.
— О чем ты? Какая вера? — спросил заинтересованно командующий.
— Не возьмет он Сталинград, упрется в Волгу и тут захряснет.
Командующий обратил к нему усталое, потемневшее от гари лицо. От частых бомбежек и канонадного гула в голове у него шумело, на ум не шли никакие мысли. А тут вдруг слова: «Немец не пройдет… Не возьмет…» И откуда он это берет, рядовой человек, что это — блажь, предчувствие или…
— Тебе что, гадалка наговорила или сорока на хвосте принесла? — усмехнулся Шумилов.
— Своим умом дохожу. Своим умом, — рассудил Бусыгин. — Вот я, допустим, полководец, Михаил Степанович, и, предположим, веду войска на город. Так… Когда веришь, что возьмешь, так разваливать не будешь, потому как твой станет и в ём жить, зиму коротать. Но какой толк битый кирпич получать за свои усилия, за кровь пролитую? Никакого. Слишком дорогое удовольствие.
— Значит, немцы идут на город и не верят? — переспросил командующий. Для него всякая логическая мысль становилась очевидной истиной. Но все–таки поколебался, желая проверить свои собственные догадки: — А не лучше ли предположить, что разрушали они город вынужденно, так сказать, на огне, на развалинах захотели въехать. И устрашить чужую, то есть нашу, сторону?