Крушение

Еленин Марк Соломонович

Утро было обычное: солнечное, теплое, похожее на все ее утра на Адриатике. И мерцающие золото-зеленые солнечные зайчики на потолке, и дробный цокот копыт ослика на мостовой, и гортанные громкие голоса внизу, и мурлыканье Джованиы.

Отец появился в полдень — сияющий, отдохнувший, источающий залах тонких французских духов. Видя, что Ксения не интересуется столь странным и длительным его исчезновением, он не стал ничего объяснять, а как о деле решенном заговорил об их отъезде, стал расписывать достоинства «вечного города», всемирной колыбели культуры и искусства, прельщал учебой и развлечениями, возможностью составить хорошую партию, удачно выйти замуж за какого-нибудь заокеанского миллионера, которые, как известно, особенно ценят русских девушек из старых дворянских родов.

Ксения слушала его с отчужденно-непроницаемым лицом, и Николай Вадимович, уже теряя терпение и подумывая над последними аргументами (не тащить же ее на поводке, силой), начал рассуждать

о цвете русского общества, оказавшегося в Париже.

— У нас совершенно иная обстановка, поверь. — возбужденно говорил он. — Это не берлинские, не балканские берлоги, где вчерашние генералы, не отвыкшие еще применять оружие при всяком поводе, рвут друг другу глотки за власть. В Париже — цвет русской эмиграции, слава ее культуры и искусства — писатели, художники, актеры императорских театров. Они определяют эмигрантский «климат». Наша интеллектуальная элита живет своей жизнью: концерты, лекции, благотворительные собрания, клубные встречи, полемика. Парижская эмиграция — хранитель русской государственности, традиций и обычаев в ненастье нашем.

— Ты меня почти уговорил, — спокойно прервала отца Ксения. — Но постой, постой! — повысила она голос видя, что тот хочет перебить ее. — У меня есть вопросы. Внезапно исчез мой доктор. Тебе известно что-либо? Когда ты видел его в последний раз, вы говорили?

— A-а! Этот милый эскулап-альтруист! — вздохнул князь. — Вчера мы имели беседу, весьма откровенную, но краткую, впрочем. — Белопольский уже думал о встрече со вчерашней женщиной, которая будет ждать его в том же ресторане.

— Ну, и? О чем же?

— Да так, ни о чем...

— Но дядя... надо ведь сообщить.

— О, опять голубой мундир! Темная лошадка. Я телеграфировал ему.

— Однако... Ты не терял времени. Он узнал, что я поправилась?

— По-моему, да...

Нет, он неподражаем, ее отец! Мотылек, попрыгунчик! Ничто не занимало его внимание. Ксения казалась себе старше отца лет на двадцать.

— Соблаговолите собраться к вечеру, Ксения Николаевна! Я повезу вас морем в Италию, а оттуда — в Париж. Вы не раскаетесь! — воскликнул князь, собираясь уйти. — Для тебя наступят новые времена. Я вернусь вскоре, жди.

— Париж?.. А знаешь, я хочу к деду... в Петроград, — тихо промолвила Ксения. — Да, к деду. Здесь я никому не нужна. И ты сам это знаешь.

— Ты сумасшедшая!..

«Она точно сумасшедшая», — сказал себе князь Белопольский, спускаясь по лестнице...

«Он совсем чужой, — думала Ксения, оставшись одна. — Его деловитость, любование собой, сибаритство — невозможны! И показное желание благодетельствовать нестерпимо... Удивительно, что заботы дяди не обижают и не ранят. Вероятно, потому, что дядю всерьез волнует моя судьба. С отцом иначе. Он хочет «выполнить долг», поступить «как надо», как принято, чтобы никто не смог упрекнуть его, сказать, что бросил дочь. Но надо ли это мне? Ох, не надо, совсем не надо...»

Время до вечера Ксения провела в одиночестве и спокойных раздумьях. И чем меньше времени оставалось у нее до возвращения отца, тем чаще возникала и утверждалась мысль о том, что счастье ее не здесь и не в парижах. не в дубровниках, а там, где ждет ее одинокий, ворчливый и нежный дед — самый близкий, самый родной человек на земле. И наверное, только рядом с ним, в родном доме, оттает ее заледеневшая душа.

Вечером Ксения объявила отцу, что пока остается здесь. А потом — как случится, как будет угодно богу. Против ожиданий князь Белопольский встретил решение дочери спокойно и даже, как показалось Ксении, с чувством радостного облегчения. Они расстались легко, словно договаривались увидеться завтра же, хотя и Ксения, и Николай Вадимович понимали: их новая встреча «за далекими горами», потому что ни он ни она не испытывали в ней потребности...

Глава двадцать третья. ПОЕЗД НА ГЕНУЮ

1

В последних числах марта, за несколько дней до отъезда, Артузов собрал тех, кому поручалась охрана советской делегации, направляющейся на Генуэзскую мирную конференцию. Их было немного, всех он знал в лицо. Специальных инструкций им не требовалось. Артур Христианович решил просто побеседовать, сориентировать людей, подчеркнуть особые трудности задания, необходимость сугубой осторожности.

Артузов говорил:

— Враги понимают: «Генуя» — уже признание Советов. А это поражение Европы. И особо сильный удар по русской эмиграции: крах мечты об интервенции и реставрации старого строя, возврате фабрик и поместий, прекращение финансовой и военной помощи армии Врангеля в разных странах. Вы представляете, что это для них, товарищи? — Артур Христианович посмотрел на сидящих и задумчиво пощипал бородку. — Гибель. Крушение контрреволюционной эмиграции в полном смысле слова. Что она может противопоставить стремлению мыслящих европейских политиков и экономистов, нуждающихся в российских источниках сырья и рынке сбыта? Что противопоставить? Только засыл в нашу страну

террористов, деятельность которых они стараются выдать как протест народных масс, готовящихся к восстанию против большевиков. Они говорят своим хозяевам и покровителям: смотрите, мы сильны, эмиграция способна на активные военные действия, — мы еще армия! Эти идеи всячески поддерживаются Торгово-промышленным и Финансовым союзами в Париже, из которых выделен специальный совет для организации активной борьбы с большевиками, выделен фонд в полтора миллиона франков и идет поиск лучших исполнителей. Мы хорошо знаем этих господ, членов совета: Густав Нобель, братья Гукасовы, Степан Георгиевич Лианозов; князь Белосельский-Белозерский, Павел Тикстон, Денисов. Мы знаем и так называемых уполномоченных этого совета в некоторых странах. Из них едва ли не самый серьезный — барон Сергей Торнау, живущий в Финляндии, но много разъезжающий по европейским столицам, и Георгий Евгеньевич Эльвенгрен, бывший доблестный штаб-ротмистр из лейб-гвардии «синих» кирасир, ну и другие. Не дремлют и врангелевские террористы. Газеты пишут о появлении савинковцев. В наше поле зрения вновь попала зловещая фигура Сиднея Джорджа Рейли — капитана английских королевских военно-воздушных сил, матерого разведчика. Там, где появляется он, обязательно зреет заговор. Теперь, в канун Генуи, основная задача контрреволюции — задержать советскую делегацию, уничтожить ее или хотя бы руководителей. Прежде всего Чичерина, Литвинова, Воровского, Красина. Сейчас я оглашу один документ. — Артузов достал из папки страничку убористого машинописного текста и поднял ее над столом. — «Мы — люди коммерческие. Нас интересует только активная борьба с большевизмом, и мы видим ее сейчас только в том, чтобы уничтожить всех главных руководителей этого движения. Развитие политических и партийных организаций нас не интересует. Мы привыкли смотреть на все по-коммерчески. Нам важны факты. Вы — люди активные и сильные. Мы даем вам возможность начать. Сделайте хоть одно дело, наш кредит вам сразу вырастет и для дальнейшего...» — Артузов усмехнулся. — Читаю далее: «Сейчас в связи с Генуэзской конференцией нужно торопиться. Мы ассигнуем на это дело пока семьдесят — восемьдесят тысяч франков, при условии, что эти деньги ни на какие политические, организационные или другие цели не пойдут, а только непосредственно на террористическую деятельность. Нас не интересуют мелкие служащие, которые мало известны. Только руководители...» — Это, товарищи, стенограмма выступления Густава Нобеля перед группой «наших друзей». Циничней и не скажешь: убивайте, убивайте — плата с головы!.. Недавно Владимир Ильич Ленин, беседуя с Феликсом Эдмундовичем, спросил: будут ли в безопасности наши делегаты в Генуе? Товарищ Дзержинский ответил, что покушения весьма возможны, а меры охраны со стороны устроителей в хозяев страны весьма сомнительны. Наблюдается оживление деятельности белой эмиграции. Отсюда и ваша главная задача, товарищи, — срывать все попытки террористических актов, бдительно охранять каждого члена советской делегации... Вы встречались с контрреволюцией и на фронтах гражданской войны, и у нее в тылу. У вас есть опыт, есть знание психологии врага, методов его работы. Партия и Государственное политическое управление надеются на вас, товарищи. Конечно, нам будут активно помогать наши сотрудники, много лет с риском для жизни работающие за рубежами страны. Их информация бесценна. Их глаза, уши, их ум незримо будут сопровождать вас. Вы должны сделать все, чтобы никто и ничто не помешало нашим дипломатам вести свое мирное сражение за круглым столом переговоров...

Среди собравшихся чекистов был и человек, которого в двадцатом году, в Крыму, называли «полковником Скандиным», — Константин Владимирович Сазонов, бывший тогда в знаменитой партизанской армии Мокроусова и работавший на связи с «Баязетом», не раз ходивший в тылы белых. Сазонов, легко раненный при взятии Севастополя, участвовал затем в разгроме махновских шаек и подавлении Кронштадтского мятежа, где был снова ранен и награжден орденом боевого Красного Знамени. Вылечившись, Сазонов вернулся на оперативную работу. Несколько месяцев он пробыл на границе с Польшей, организуя надежные «окна» и дважды проводя через них на запад нужных людей. Затем его отозвали в Москву, в аппарат Государственного политического управления. И вот назначение — сопровождать советскую делегацию. Задание представлялось Сазонову чрезвычайно ответственным. Он впервые оказывался участником дипломатической миссии. А в дипломатии опытный чекист, если сказать честно, был совсем не силен...

Двадцать восьмого марта советская делегация экстренным поездом выехала в Геную. На следующий день, рано утром, поезд прибыл в Ригу. Согласно протоколу, руководителей делегации встречали по высшему разряду — сам премьер-министр и министр иностранных дел Латвии, целая группа министров и высших чиновников из других Прибалтийских стран. Безучастные дипломатические улыбки, крепкие пожатия рук, ничего не значащие разговоры. Зато на привокзальной площади — горячие приветствия, дружеские возгласы из рядов появившейся внезапно рабочей демонстрации, которую тут же принялись разгонять полицейские.