Крушение

Еленин Марк Соломонович

Дорога вновь стала подниматься и чуть удалилась от моря. Они выехали из-за поворота, и вдруг Ксения увидела город. Толстые стены крепости, замыкаясь изломанной линией в сложную геометрическую фигуру, спускались к воде. Внутри крепости, тесно прижатые друг к другу, виднелись дома. Это и был Дубровник.

Они отпустили извозчика и пошли пешком через цепной мост и высокую арку главных ворот, мимо высоких башен. Сергей Сергеевич не раз бывал здесь. Он говорил, говорил, но Ксения, потрясенная увиденным, не слышала ни слова...

Улица вывела их на миниатюрную площадь, к сердцу города, где находился дворец князя. Ксения

поняла: тут жила Джульетта, а через этот балкон проникал к ней в спальню Ромео. И именно здесь, на этой площади, скрестились шпаги Монтекки и Капулетти. И пролилась кровь... Забили башенные часы. Над городом летела величественная, как хорал, мелодия. У Ксении пропало ощущение времени: она оказалась в семнадцатом веке…

...Они долго бродили по Дубровнику. Спускались к маленькой гавани, где был аорт и от причала к причалу протягивали цепь, замыкавшуюся на ночь, чтобы вражеские корабли под покровом темноты не смогли проникнуть в крепость. Неподалеку, на еще более маленькой площади шумел пестрый рынок... Закудрин повел ее в собор, а затем — в францисканский монастырь и хранилище древних рукописей. Ксения для себя по-прежнему оставалась знатной горожанкой, прожившей здесь триста лет и оставшейся молодой...

С тех пор Ксения почувствовала, что выздоравливает, появляется у нее новый, пристальный интерес к жизни. В этом помогал ей доктор, окруживший се постоянным, но не навязчивым вниманием. В дни стремительного пришествия весны и начинающегося уже лета Ксения словно расцвела, налилась силой и красотой: ее бескровное овальное лицо загорело, синие глаза блестели, белокурые волосы отросли и выгорели. Она чуть-чуть пополнела, и это тоже шло ей. Дубровник, солнечные лучи, ласковое горько-соленое теплое море, запах роз и пение птиц да еще старая виноградная лоза, упрямо поднимающаяся к ее балкону, затушевали страшное прошлое, день за днем вытравляли кошмары Крыма и Константинополя, укрепляли надежду на то, что жизнь продолжается и могут быть в ней еще и радости и счастье.

К Закудрину Ксения чувствовала безграничное доверие. Они часто и подолгу беседовали о себе, о времени, судьбах близких им людей. И все чаще — о доме, о России. Закудрин, к удивлению, оказался хорошо информированным о тамошней жизни, об успехах и трудностях новой власти. Доктор говорил и об эмигрантах, возвращающихся в Россию. Они с удовольствием вспоминали Петроград: белые ночи, свинцовые воды Невы и туманно-серебристый свет на набережных, строгий, графически четкий силуэт адмиралтейского шпиля, тяжелую давящую громаду шапки Исаакиевского собора, фонтаны Петергофа, прекрасные скульптуры Летнего сада, острова, парки Царского Села. Воспоминания будоражили Ксению больше всего. Они рождали и свои, очень личные воспоминания. Ксения вновь и вновь обращалась к петербургскому детству и юности, где находила все новые, милые ее сердцу эпизоды, подробности, детали...

Однажды в пансионате появился Николай Вадимович Белопольский. Джованна вызвала Ксению с пляжа. Ксения поспешила домой с ощущением радостного беспокойства, которое неизменно возникает у каждого человека при встрече с дорогим ему прошлым, с родными людьми.

В холле, расположившись на диване и артистично отнеся руку с сигарой, сидел отец. Он вновь выглядел как в свои лучшие петербургские времена: стал опять вальяжен, пополнел, гладко выбритые щеки лоснились. И одет модно. И голос прежний — бархатистый,

самоуверенный, голос статского советника, снисходительно беседующего с подчиненными ему чиновниками. Он обнял и расцеловал дочь. (Несколько театрально, в расчете на публику, как невольно отметила Ксения.) Она смотрела на происходящее как бы со стороны. И была раздражена этим зрелищем: страшные годы, пролетевшие над страной, словно не коснулись ее отца. Ксения представила ему Закудрина.

— Оч-чень приятно... Оч-чень, оч-чень, — сказал он быстро и как-то невнимательно, глядя поверх его головы. — К вашим услугам.

Словно Закудрин нуждался в его помощи.

Ксения, покраснев от обиды за доктора, увела отца к себе.

— А у тебя тут... мило, — сказал он почему-то шутливым тоном. — Прости, не сразу приехал. Все дела, политика, страсти, тайная война.

— Нет ли у тебя известий о наших?

— Только о твоем деде. Представь, он остался в России по своей воле и теперь даже в фаворе. Сотрудничает с большевиками.

— Бог ему судья, отец.

— В конце концов — да. Я пытался образумить его. Через газету, разумеется. Тщетно! Представь, он прислал мне ответ, где обвинил в антипатриотизме, службе врагам отчизны!

— Для тебя он политический противник, а для меня дед, и я люблю его. И с удовольствием была бы с ним! — Внезапная мысль потрясла ее: отец ведь не заметил даже, что она говорит! — Между прочим, я выздоровела, как видишь!

Отец посмотрел удивленно, вспомнив о немоте Ксении, — о ней ему рассказал Перлоф — родственник, которого он всегда терпеть не мог. Князь смешался, но, чтобы скрыть смущение и обрести себя, поцеловал дочь, пробормотав что-то вроде: «Как же, как же, очень рад, слава богу! Мне говорили», — и стал раскуривать потухшую сигару. Затянувшись, он сказал со вздохом:

— А о братьях твоих ничего не известно. Словно в воду канули. В смерть обоих не верю. И в пленение. Поиски не прекращаю, надеюсь. Андрей, по всей вероятности, завербовался в Иностранный легион. А куда девался Виктор — ума не приложу. В списках армии, во всяком случае, не значится.

— Такая была семья... большая, — горько вырвалось у Ксении.

— Да-а... Но какое счастье, что я нашел тебя! И мы вместе — подумать только! И никогда не расстанемся. Теперь уж — никогда!

— А Арина? С ней что?

— Осталась в Крыму. Исчезла! Убежала, одним словом!

— Уж не обидел ли ты ее?

— Кто это и когда обижал у нас в доме эту холопку?! — воскликнул князь и тут же, уловив возмущение во взгляде дочери и поняв, что несколько переиграл, добавил: — Вероятно, осталась с сыном. Представляешь, Иван жив. И более того — активный большевик, чекист! Однажды я встретил его на рю Пера — это уже наша вторая нежданная встреча, — но он не признался. Кошмар какой-то! Говорили, чекисты были причастны к потоплению яхты Врангеля!

— Ах, папа, какое мне дело до Врангеля?!

— То есть? — поразился Белопольский. — Главнокомандующий...

— И слушать не хочу! — не сдержалась Ксения. — Мы столько не виделись, а ты... Ты даже не спрашиваешь, как я выжила.

— Я не хотел тебя травмировать, поверь. Воскрешать тяжкие воспоминания. Я со всей душой!.. Расскажи. Я весь внимание.

— Нет, — твердо сказала Ксения. — Действительно, зачем? У меня все прекрасно.

— Слава богу.

— Оставь, пожалуйста, бога! И говори лучше о себе.