Крутые повороты
Шрифт:
«Причина наводнения: 20 000 ведер воды
«Территорию Балтийского завода залило по грудь. Германский транспорт, грузивший медную стружку, оторвался от причала и сел на мель… На заводе пострадал первый в мире советский тепловоз системы инженера Я. М. Гаккеля, вымокла обмотка двигателей. Однако автор нашел остроумный способ, просверлив в двигателях дыры и заливая туда драгоценный спирт-ректификат, он высушил обмотку и спас локомотив…»
Через три дня после публичных испытаний тепловоза Ломоносова на заводе «Эсслинген», 7 ноября 1924 года, тепловоз Гаккеля вышел на рельсы Октябрьской железной дороги. Пробежал до станции Обухово и обратно.
Весь ноябрь и декабрь машину продолжали обкатывать под Ленинградом.
Тепловоз Ломоносова со снятой будкой и на транспортных скатах 4 декабря покинул заводскую ветку. Но неудачно. На первой же станции он сошел с рельсов. Вюртембергская дорога всполошилась: «Тепловоз покорежит все полотно», и Ломоносову пришлось возвращаться в «Эсслинген».
5 января Гаккель, взяв тысячетонный состав, отправился из Ленинграда в Москву. Идти короткой Октябрьской дорогой Наркомпуть запретил, сослался на страхи Вюртембергской дороги за прочность полотна, разрешил ехать вкруговую — через Череповец, Вологду и Ярославль. Гаккель не сомневался, что дело не в полотне, просто ломоносовские дружки в НКПС специально задерживают ленинградский тепловоз, хотят раньше встретить «берлинца».
«Берлинец» к этому времени покинул наконец «Эсслинген» и стоял в Даугавпилсе. Он сильно задерживался. Сперва не было крана, чтобы поставить тепловоз на русский путь. Потом местные мастеровые долго, аккуратно, с санями и ряжеными, праздновали рождество. После рождества тепловоз заново окрасили, вымыли, скаты протерли маслом. 13 января, рано утром, из Берлина в Даугавпилс опять понаехали руководители германских имперских железных дорог — профессор Норман и инженер Ложке, директора фирмы «Гогенцоллерн» господа Кинг и Швец, представитель фирмы МАИ инженер Ведемейер.
Ломоносову позвонили из Москвы, чтобы поторопить: Гаккель уже в пути. Но Юрий Владимирович резко ответил, что в Даугавпилсе он задержится столько, сколько понадобится.
Яков Модестович о переговорах между Москвой и Даугавпилсом ничего не знал.
Он почти не уходил в салон-вагон, торчал в кабине пилота, грелся у нефтяного котла. Мороз догонял до минус двадцати.
Машину вели Коршунов, однофамилец директора Балтийского завода, и инженер Даринский. Механиком стоял Василий Константинович
— В 1922 году, после армии, Яков Модестович взял его к себе в бюро, ценил золотые руки механика, но о близком их родстве говорить не любил ни наедине, ни на людях. Только в 1938 году, когда Константинов сам уже стал видным инженером-конструктором, Яков Модестович подарил ему свой портрет и написал на нем: «Брату Василию Константиновичу от брата Якова Модестовича».
Несколько лет назад я побывал у Василия Константиновича. Он рассказал мне, как тогда, в январе 1925 года, их тепловоз пришел в Тихвин. Начальник станции, молодой, неразговорчивый, нелюбопытный, даже не протиснулся в толпу поглазеть на первый в своей жизни состав без паровоза, распорядился загнать его на запасной путь.
— Я буду жаловаться в Москву, — сказал Яков Модестович.
— Жалуйтесь сколько угодно, — ответил начальник станции.
А Ломоносов в это время делал пробные поездки от Даугавпилса до Резекне. Ежедневно прибывали новые гости, наведались латвийские министры, германский посланник. В салон-вагоне Ломоносов велел накрыть белой скатертью дубовый стол на массивных резных ножках с львиными головами, иранский ручной работы ковер постелили на тахте. В Даугавпилсе морозы пали, наступила оттепель. Ломоносов ходил все в той же кофте навыпуск и русской кепке — огромный, медлительный, тяжелый бородач-биндюжник.
Из Москвы позвонили еще раз, просили поторопиться. Ломоносов опять огрызнулся: он не будет спешить.
Заводу Круппа заказал новый свисток, погромче и побасовитее.
Каждый день они катались до Резекне и обратно, отрабатывали дизель.
18 января, за полночь, Ломоносов неожиданно вызвал к себе Якобсона.
В вагоне жарко топили, но Юрия Владимировича, видно, познабливало. Прикрывшись тулупом, он полулежал на диване.
Петр Васильевич, — сказал Ломоносов, — завтра вы поведете тепловоз в Москву. Я возвращаюсь по делам в Берлин.
Якобсон решил, что он чего-то не понял. Что значит — Юрий Владимирович возвращается? А состязание с тепловозом Гаккеля? Международный конкурс, когда-то объявленный правительством, не состоялся, но сегодня на конкурс выходят две русские машины, два первых в мире магистральных тепловоза. Такое событие!
Ломоносов тяжело посмотрел на него.
— Дай вам бог удачи, — сказал он.
«Вам удачи»?.. Якобсон опять не понял. Это же его, Юрия Владимировича, торжество… Это он в девятьсот восьмом затеял в России тепловозное дело… Он уломал фон Мекка. Он смело выступил в девятьсот двадцатом в «Экономической жизни»…
Как можно сегодня состязаться с Гаккелем без него, без Юрия Владимировича?
Ломоносов зябко поежился, натянул на плечи тулуп.
Ведь не опасается же Юрий Владимирович проиграть ленинградскому тепловозу Гаккеля? Этого быть не может…
Ломоносов скучным голосом ответил:
— Нет, не опасаюсь. Я вам говорил уже, Петр Васильевич, именины всегда радостные… Настоящее состязание начнется потом, в будний день, на рельсах…
— Я хочу знать, Юрий Владимирович, — сказал Якобсон. — Я должен знать…