Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»
Шрифт:
Неожиданно полк переводится на дежурство по эскадрильям. Мы удивлены: вместо активных боевых действий будем проводить время на старте. Обидно и горько…
Первый день битвы на Курской дуге закончился для полка одним-единственным вылетом – наша эскадрилья прикрывала бомбардировочную авиацию. Наступили сумерки июльского вечера. Зарницы полыхали у переднего края, их отблески тянулись к северу и югу. И непонятно было – гроза ли бушует, идет ли тяжелый бой.
Мы шли на КП. Многие, особенно молодые и горячие сердцем летчики, возмущались исходом прошедшего дня. На фронте, как и в мирной жизни, не считалось зазорным и предосудительным высказывать свое мнение о том, что день войны оказался неполноценным.
Пытаясь хоть как-то успокоить по сути своей оправданное недовольство, я высказал молодым пилотам свои соображения:
– Вы на передовой, и ракета на взлет может быть в любую минуту…
А думал то же самое, что и они. Только мысли мои укладывались по порядку. Я был опытнее и старше, чем многие здесь. Инструкторская работа в прошлом – хорошая школа не только техники пилотирования. Это – и сознание полезности и необходимости всякого положения, когда надо, всякого терпения.
…Обычно боевую задачу летчики получали от командиров эскадрилий, но на этот раз ее ставил сам командир полка. Пока мы устраивались в тесной, слабо освещенной светильниками из снарядных гильз землянке, командир внимательно смотрел на каждого из нас и после рапорта начальника штаба о сборе личного состава сказал:
– Товарищи летчики! Противник перешел в наступление. Его цель: отрезать Курский выступ ударами своих армий. Поэтому наше дежурство на аэродроме – не случайность и не ошибка, а замысел и решение вышестоящего командования. Противник большим количеством танков при поддержке крупных сил авиации стремится прорвать оборону советских войск в районе Курска, окружить и уничтожить их.
Массированными ударами крупных сил бомбардировщиков, а в промежутках между ними эшелонированными действиями групп под прикрытием истребителей враг почти непрерывно в течение дня наносил бомбовые удары по нашим войскам на поле боя. В составе его четвертого воздушного флота, действующего на курском направлении, появились новые самолеты – «Фокке-Вульф-190». Вот коротко о положении на фронте.
Время было позднее. Задачу мы уяснили. Пора бы и отдыхать, но споры о наступлении гитлеровских войск, о предстоящих боях еще долго продолжались в тот июльский вечер. Спать нам совсем не хотелось.На следующее утро первая эскадрилья еще не успела принять готовность номер один, как последовала команда на вылет. За ней через полчаса взлетела вторая. И так в течение всего дня: вылет за вылетом, и в каждом из них две, а то и три схватки с превосходящими силами врага.
Я в этот день сделал шесть боевых вылетов. Один – на сопровождение из Воронежского аэропорта под Солнцево особо важного транспортного самолета
Мы бросались на врага, не задумываясь о его численном перевесе, и дрались бесстрашно, но не всегда могли предотвратить прорыв фашистских самолетов к нашим войскам. Немецкие бомбардировщики под мощным заслоном истребителей группа за группой шли на наши позиции безудержно и расчетливо.
Когда мы произвели посадку, чтобы заправить машины горючим и боеприпасами и снова подняться в воздух, молодой летчик Б. Жигуленков, сбивший в этот день самолет врага, с болью в сердце негодовал:
– Да что же это такое?! Самолетов на земле у нас полно, ими буквально забиты все полевые аэродромы, а в воздухе?..
Замполит Башкирцев пояснял:
– Это резервы для решительного разгрома фашистов в контрнаступлении.
– А если эти резервы, как в сорок первом, будут сожжены еще до их вылета – на земле?
– Сейчас не сорок первый, а сорок третий…
А бои шли тяжелые. Многие из нас возвращались домой на подбитых машинах: те, что поддавались ремонту, техники умело и быстро восстанавливали – и они снова поднимались на задание. Появились у нас первые победы. Кроме Жигуленкова фашистские самолеты сбили Ф. Семенов, И. Кожедуб, А. Амелин. И все же радости было мало: мы видели, как фашисты настойчиво рвались вперед, это не давало нам покоя ни в воздухе, ни на аэродроме.
Перед заходом солнца, когда вылетов уже не ожидалось, коммунисты полка, летчики, руководящий технический состав собрались около командного пункта на открытое партийное собрание. На повестке стояло два вопроса: первый – как результативней бить врага, второй – о приеме в ряды ВКП(б).
Я очень разволновался, когда парторг Беляев зачитал мое заявление о приеме в партию и рекомендации товарищей. Мельком глянул на Амелина и Кожедуба: Иван сидел нахмурившись, с непроницаемым лицом, светлые глаза выражали легкое смущение; Алексей заметно волновался – куда делось его олимпийское спокойствие и стремление держаться как можно солиднее!.. Их сегодня тоже принимали в партию.
…На следующий день после тяжелого боя нашей эскадрильи против тридцати восьми самолетов противника нас пригласили на командный пункт полка. Я только что сбил «юнкере», настроение было приподнятое, а на КП нас собрали, чтобы вручить мне партийный билет.
Начальник политотдела дивизии Андрей Ермолаевич Боев встретил радостно.
– Я тоже счастлив, дорогой Кирилл Алексеевич! – обратился он ко мне. – Счастлив потому, что отныне и ты принадлежишь многомиллионной армии коммунистов. Призывать тебя крепче бить врага – значит обидеть… Бьешь ты его лихо и храбро без лишних напутствий. Пожелание у меня одно: не горячись в бою. Не суй зря голову под снаряды и пули врага. День нашей победы мы должны встретить все вместе, – Андрей Ермолаевич обвел взглядом и как бы обнял широким русским жестом нас вместе с теми, кто работал там, на дальних стоянках у самолетов, и с теми, кто был в небе.
Товарищи по эскадрилье тепло поздравили меня с получением партийного билета, и комэск обрадованно сказал:
– Кирилл, ты мне не только друг, товарищ, но и опора в командовании эскадрильей. Я рад, что этой опорой отныне будет член партии!
Минут через тридцать мы должны были заступать на боевое дежурство, и Гомолко, разобрав возможные варианты предстоящих боев, дал команду:
– По машинам!
Когда шли к самолетам, комэск сказал, обращаясь только ко мне:
– Кирилл, возможно, придется подняться в воздух… Я понимаю твое настроение – ты возбужден и взволнован. Поэтому прошу тебя, не горячись. Так будет лучше.
В искренности его просьбы я не сомневался. Они были редки, такие слова, но шли от чистого сердца.8 июля большую группу летчиков из двух эскадрилий повел в район Белгорода сам командир полка Подорожный.
Первая подгруппа – ударная, из восьми самолетов, ее возглавил Александр Гомолко – шла на высоте 2500 метров. Во второй – четыре истребителя прикрытия. Они шли сзади и имели значительное превышение. Резервное звено набрало высоту над обеими подгруппами – оно наблюдало за всем воздушным пространством. Командиром ее был назначен комэск Ф.Г. Семенов. Федор еще не оправился после ранения; ходил с палочкой, заметно прихрамывал, но сам напросился в этот полет.
Для лучшего руководства и наблюдения за ходом воздушного боя Подорожный избрал себе место в прикрывающей группе, идущей вслед за нашей. С ним в паре летел младший лейтенант Шабанов. Ведущий второй пары – заместитель командира нашей эскадрильи Гришин.
Вскоре мы увидели фашистов: они шли тремя девятками, над «юнкерсами» висели двенадцать истребителей. Видимость была неважной: июльская дымка от многочисленных пожаров – горели хлеба, многочисленная военная техника – будет сопровождать нас до самого конца Курской битвы.
Командир полка коротко бросает в эфир:
– Идем вверх! Усилить осмотрительность.
Куда уж тут «усиливать», думаю про себя, шея после летного дня сама по себе начинает вертеть голову, даже в столовой во время ужина…
Набираем высоту. Подорожный передает:
– Приготовиться к бою! Евстигнееву – атаковать ведущего первой девятки, Гомолко – бить вторую группу, Семенову – связать боем «шмиттов» верхнего яруса.
Сближаемся с противником на попутно-пересекающихся курсах. Моя четверка ближе всех к «лапотникам» – момент атаки наступает стремительно. Жду команду, и вот в наушниках голос Подорожного – звонкий, по-юношески задорный:
– В атаку! Бей фашистов!
Двумя парами, на вытянутых дистанциях между истребителями, устремляемся на головные машины колонны немецких бомбардировщиков.
«Мессершмитты» бросились нам наперерез, но было уже поздно: время упущено, самолет ведущего девятки, охваченный пламенем от огня моих пушек, перевалившись на крыло, как бы раздумывая – падать или обождать, – нехотя и неуклюже валится вниз. И сразу же кто-то из нашей четверки сбивает еще одного фашиста!
При выходе из атаки расхожусь с парой «мессершмиттов». Оказавшись на противоположной стороне группы противника, перевожу самолет с боевого разворота на пикирование и устремляюсь на замыкающего «юнкерса». Дистанция настолько мала, что видны выпуклости нервюр на плоскости самолета врага, торчащие как ребра на исхудавшем животном.
Даю короткую очередь – и «лапотник» падает на землю…
Слышу в наушниках довольный голос Подорожного:
– Молодец, Кирилл. Так их, бандюг!
И через две-три секунды командир сам повел в атаку свою четверку.
Враг теряет еще одного «юнкерса». Головная группа бомбардировщиков не выдерживает: одни переходят на пикирование, другие шарахаются в сторону от огня пушек наших истребителей – это уже началось паническое бегство…
Вторая фашистская девятка, освободившись от бомбового груза, в смятении уходит за первой. Видно, как вдали, в мареве летного неба, растворяются очертания последних вражеских машин.
В азарте боя командир ликует:
– Фрицы драпают! Атакуем третью…
Бой перешел на малую высоту. Между «Лавочкиными» изредка проносятся «мессеры», но схватка ведется в стороне от нас.
Я нацеливаюсь на левофлангового бомбера, и он после моей очереди пошел со снижением в сторону Томаровки. Сближаюсь с гитлеровской машиной и вижу: ствол пулемета бомбардировщика поднят вверх: наверное, стрелок убит или тяжело ранен.
Подорожный, заметив мой маневр, предупреждает:
– Евстигнеев, не увлекайся! Вернись!
Я осматриваюсь: ни сверху, ни сбоку, ни сзади истребителей противника нет, поэтому прошу командира:
– Только одну очередь… Добью гада!
И вот, подойдя еще ближе, открываю огонь. Никакой реакции – самолет снижается с тем же углом. Тогда я уравниваю свою скорость со скоростью бомбардировщика и даю одну очередь, другую, третью! Фашист врезается в землю, а я, еле успев выхватить свою машину из пикирования, боевым разворотом поднимаюсь к своей группе. Бой с истребителями продолжается, правда, уже не с прежней яростью: враг ведет его нехотя, атаки его осторожны, а намерения ясны – улучив удобный момент, ускользнуть домой. Да и у нас горючее на исходе и боеприпасы тоже; задачу мы выполнили.
«Лавочкины» в сборе, но одного самолета не хватает. После посадки узнаем – нет Михаила Шабанова: кто и как его сбил, никому точно не известно. Одни говорят, что стрелок бомбера, другие утверждают, что «шмитт». Из инструкторов-дальневосточников остался один я… Теперь уже нет радости от сознания, что провели мы этот бой блестяще, и личная победа не кажется уже столь существенной – как будто в далеком прошлом вгонял я в землю фашистские самолеты.
Схватки без потерь оканчиваются редко. И все-таки горько и бесконечно тяжело терять близкого товарища, того, с кем жил, работал, воевал, спорил и побеждал столько незабываемых лет… Где он – сбит или подбит, жив или израненный лежит в созревших хлебах, неубранных и забытых, а мы не в силах помочь ему?..
Забегая вперед, скажу: Шабанов остался жив, однако узнаем мы об этом через годы, уже после войны, осенью сорок пятого года.
Оказалось, он был сбит, попал в плен, находился в лагерях. После освобождения из неволи наступающими советскими войсками Михаил заканчивал войну рядовым солдатом с автоматом в руках. Из части, где он находился, сделали запрос в наш полк: штаб подтвердил, что он – офицер, летчик-истребитель, орденоносец, сбил несколько фашистских самолетов.
Как сложилась судьба Михаила в дальнейшем, не знаю. Кто-то из однополчан говорил, что видел его после войны в Москве, как будто живет и работает он в одном из подмосковных городов, но насколько это достоверно, сказать затрудняюсь.
Вернемся в июль сорок третьего. Противник вклинился в нашу оборону на глубину до 35 километров. Неся огромные потери, в ожесточенной борьбе он рвался на Обоянь, к Курску. Стонала земля, взрывы бомб и снарядов, артиллерийские залпы, рев моторов и пулеметно-пушечная стрельба были слышны на десятки километров. В воздухе в районе сосредоточения боевых действий стало тесно; под Прохоровкой происходило грандиозное встречное танковое сражение. На сравнительно небольшом участке сошлось в смертельной схватке до 1200 танков и самоходных артиллерийских установок.
12 июля наша эскадрилья три раза вылетала к этому полю сражения. Нам казалось, все смешалось на земле, как в кромешном аду: горели сотни танков и спецмашин, воздух насытился дымом, чадом и гарью; трассы зенитных снарядов, купола парашютов, горящие самолеты, дымящие огненными хвостами…
Третий вылет выполняем десяткой, которую возглавляет Александр Гомолко. В группе трое молодых – братья Колесниковы и Жигуленков. На передовую пришли на высоте 1200 метров. Вверху облачность, ниже – дымка, видимость плохая, воздух мрачен. Земля под серовато-свинцовым колпаком.
Сорок минут дрались мы под огнем зениток, «мессершмиттов» и стрелков с «юнкерсов». Провели два боя, сорвали удары пяти десяток бомбардировщиков, сбили шесть немецких самолетов. И что характерно: бои начинались на высоте 1100–1200 метров и доходили до бреющего полета. Как только схватка заканчивалась, мы уходили вверх. Но с КП тут же просили:
– Соколы, опуститесь пониже! – Это для поддержки морального духа наших на земле. Конечно, мы теряли преимущество в высоте, но опускались.
В этот день погиб Саша Гомолко…
Подразделение принял Виктор Гришин. Меня назначили командиром второй эскадрильи, о чем Подорожный перед строем летчиков и техников объявил официально:
– Командиром у вас будет лейтенант Евстигнеев. Прошу любить и жаловать. – И, посмотрев на часы, добавил: – Через час тридцать минут эскадрилья вылетает на сопровождение двух девяток бомбардировщиков. Поведет новый комэск. Вопросы есть?
Вопросов не последовало – меня знали все. И вот я прошу летчиков остаться для указаний перед вылетом.
В эскадрилье из бывших сержантов-«стариков» только А. Амелин и А. Тернюк, остальные ребята только что окончили летные школы: младшие лейтенанты Е. Карпов, В. Мудрецов, Я. Резицкий и другие.
Уточняю боевой расчет: кто с кем в паре, выбираю себе ведомого. На вопрос, кто у меня будет в крыле, Амелин, мой заместитель, ответил:
– А вот «рыжий» свободный! Обратившись к Мудрецову – летчику с буйной шевелюрой русых волос, из-за которой и нарекли его «рыжим», я спросил:
– Согласен?
В ответ слышу негромкий, почти безразличный голос:
– А мне все равно…
Врешь, думаю про себя, не все равно, а вслух заключаю:
– Будешь ведомым. Только учти: со мной летать не «все равно»: первыми полезем черту в зубы, а ты смотри за моим хвостом, и за своим. Работенки хватит вдоволь… – Так «проинструктировал» я своего нового ведомого.
– Понятно, – ответил Мудрецов, и мы приступили к определению состава группы на сопровождение, ее боевого порядка. Решили лететь восьмеркой: я с Мудрецовым и пары – Карпова, Амелина, Тернюка, то есть двумя звеньями. Не густо, но что поделаешь: больше самолетов не было. Израненные в боях машины «лечили» техники, а летчики по неписаному правилу помогали им.
Своего «лавочкина» я уже перегнал на стоянку второй эскадрильи, механиком у меня стал сержант Петр Козлов. Подхожу к самолету, механик пытается доложить, но я опережаю его вопросом:
– Ну как, «инженер», машина готова?
Козлов, очевидно недовольный тем, что я его не выслушал, слегка поморщился и лихо отрапортовал:
– Товарищ командир! Я машину не трогаю. Я ее только заправляю горючим. Раз, два – и готово!
– К чему «готово»? – спрашиваю.
– К полету, товарищ командир.
– Сейчас-то заправлен самолет?
– Так точно, заправлен!
Техник звена Даниил Кочагин не выдержал:
– Да не слушайте его, командир. Самолет осмотрели. Все исправно. А этот… «инженер» дело свое знает, механик толковый. Любит вот только слегка подурачиться… Эх, Петро, – Кочагин, повернувшись к Козлову, сокрушенно покачал головой: – И язык же у тебя!
– Не горячись, Жора. – Так
– Козлов, ты что, хотел припугнуть меня? Фрицы в каждом полете пугают – и ты за компанию с ними? Или действительно технику по-своему готовишь? Не стесняйся, выкладывай.
Механик шмыгнул носом:
– Командир, я это так сказал… ради шутки. А машина… не беспокойтесь, она будет всегда исправна.
– Верю! – закончил я разговор. – А то, что машина всегда будет исправна, совсем хорошо.
Козлов, помогая мне надеть парашют, старался всеми силами загладить осадок после своей выходки:
– Все будет в порядке, командир. Врежете фрицам, вернетесь домой. Ни пуха, ни пера…
– Петро, Петро, твоими устами да мед пить…
«Пешки» уже были на подходе к аэродрому, и наша восьмерка вырулила на взлет. Оторвавшись от земли, я перевел самолет в набор высоты, оглянулся: Мудрецов рядом, остальные один за другим догоняют меня.
Пристраиваемся к нашим бомбардировщикам. Их ведущий чуточку насмешливо спрашивает:
– Маленькие, и это все? Привет, я – Беркут.
– Беркут, не волнуйся! – Бросаю ему и передаю своей группе: – Соколы, слышали Беркута? Так что имейте в виду. Бьемся насмерть!..
– Спасибо, Соколы. Если так, то идем. В связь включается Тернюк:
– Командир, передай Большим, чтоб не мазали. Лидер «петляковых» уловил намек:
– Маленькие, я пошутил. Будет порядок…
В эфире раздается властный голос без позывного:
– Беркут, Соколы, прекратите болтовню!..
Кто-то иронически хмыкнул, и в воздухе наступило абсолютное безмолвие, изредка нарушаемое слабым треском в наушниках шлемофона.
А вот и район Томаровки: море зенитного огня, все небо покрыто шапками разрывов. «Пешки» как ни в чем не бывало спокойно продолжают полет по намеченному маршруту.
Бомбардировщики уже над целью. Деловито, как на полигоне, переходят один за другим в пикирование, сбрасывают бомбы и берут курс на восток. Мы от них ни на шаг: звено Амелина слева и чуть выше, моя четверка справа и тоже с незначительным превышением.
Появилась шестерка «мессершмиттов» – они нацелились прямо на «мою», замыкающую девятку «пешек».
Тревожный голос Беркута:
– Маленькие, слева «мессеры». Тернюк успокаивает:
– Видим. Не волнуйтесь. Я даю команду Амелину:
– Степаныч, атакуй! Будет трудно – помогу… Четверка устремилась на «сто девятых». Но вот одна пара «мессершмиттов» отделилась от своей группы и пытается зайти в хвост атакующим.
Передав Карпову: «Оставайся с бомберами», сам подключаюсь к атаке.
В это время Тернюк сбивает один Me-109.
Немцы, потеряв надежду на прорыв к нашим бомбардировщикам, отстали, а мы догоняем «петляковых». Вот уже виден аэродром, и Тернюк не выдерживает:
– Что скажете, Головастики? Ведущий «Беркута» в восторге:
– Молодцы! Красиво сработали. Приятно иметь с вами дело! Спасибо!
Так же поблагодарив Больших за совместную работу, мы пошли на посадку.
Когда я вылез из кабины, механик Козлов был уже рядом:
– С победой, командир?
– Да, «пешки» ударили как надо, а Тернюка можешь поздравить: сбил «сто девятого».
– Что я говорил? Порядок! А насчет поздравления – не беспокойтесь, будет сделано, – пообещал механик.
В конце дня, перед заходом солнца, когда мы были в столовой, к нашему столу подошел Козлов. Лихо козырнув и получив разрешение обратиться к Тернюку, он поставил перед ним пол-литра шнапса.
– Алексей Эммануилыч, поздравляю! А это, – сержант показал на бутылку, – подарок от технической мысли.
Тернюк смутился:
– Петро, спасибо, да я не пью…
– Положено, командир. Нарком определил по сто граммов, а тут на всех и того не будет. Бейте врага, как сегодня! Успеха вам…
Мы выпили за общий успех и победу, за здоровье Тернюка и чтобы фрицам от него было лихо до полного их разгрома.12 июля наступил новый этап Курской битвы. Войска Брянского и на левом крыле Западного фронтов, поддерживаемые авиацией, перешли в контрнаступление против орловской группировки фашистов. Тремя днями позже к ним подключились войска правого крыла Центрального фронта. Боевой работы прибавилось и нам на белгородско-харьковском направлении. В воздушных сражениях под Курском советская авиация окончательно завоевала стратегическое господство в воздухе, но оно пришло не сразу.
Мне вспоминается боевой вылет того времени, когда по стечению ряда не очень приятных обстоятельств над полем боя пришлось остаться одному. Высота была 3500 метров, и я решил забраться повыше: при таких преимуществах, как скорость и высота, маневр обеспечен. Вскоре увидел перед собой пятерку истребителей и вначале не мог понять, чьи они: свои или чужие? Сближаясь с пятеркой, я думал: если это Me-109 – атакую и, не ввязываясь в затяжной бой, отрываюсь.
Да, это были «мессершмитты», и я поступил, как было задумано. Пикирую на тройку так, чтобы, не выходя из атаки, нанести удар и по идущей ниже паре. И вот даю очередь по тройке – безрезультатно. Проскакиваю к паре, а она маневром уходит из-под удара и тут же начинает наседать на мой хвост. «Вот это дело: атакующий сам попал как кур во щи», – пронеслась досадная мысль. Пытаясь уклониться от боя, я взмываю ввысь, пара Me-109 не отстает, сближается… На этой высоте «лавочкину» трудно тягаться с «мессами», и тогда снова бросаю машину в пике. Неравная схватка, зачинщиком которой я стал по собственной воле, переходит на 2000–2500 метров, где мой самолет не уступает «мессершмитту». «Сто девятые» не торопятся. Атаки их грамотны и методичны: умело маневрируя, они пытаются взять меня в клещи. Пара слева, пара справа почти одновременно атакуют и атакуют мой «лавочкин». Несколько раз скольжением под атакующих или боевыми разворотами мне удавалось избежать поражения.
Но вот я допускаю ошибку: на какую-то долю секунды задерживаюсь с маневром и расплачиваюсь за это. Очередь «сто девятого» – треск, хлопок, и фанерной обшивки на плоскостях как не бывало: разрывы снарядов и встречный поток воздуха мгновенно раздели крылышки истребителя. Самолет резко опускает нос, сваливается на крыло, переходит в отрицательное пикирование. Меня вытягивает из кабины, но я все-таки пытаюсь управлять исковерканной машиной. Она вяло – очень неохотно! – почти над самыми верхушками деревьев выходит из пикирования. Осматриваюсь: четверка «мессеров» уходит от линии фронта, они, видимо, решили, что со мной все покончено…
А я, оставшись один, подсчитываю убытки: плоскости полностью раскрыты – видны лонжероны, нервюры, нижняя обшивка. Левый посадочный щиток поврежден, руль поворота на движение педалями не реагирует. Одни элероны да руль глубины еще слушаются ручки управления.
Осторожно доворачиваю до нужного курса и лечу, надеясь на русское авось…
Посадку я произвел с ходу, подрулил к капониру. Навстречу бежит механик: вид у сержанта удивленный, словно перед ним появился нежданно-негаданно инопланетянин и он не знает, как поступить в столь щекотливой ситуации. А у меня на душе кошки скребут, но вида не подаю, бодрюсь:
– Козлов, как будет: раз, два – и готово? Механик радостно восклицает:
– Жив? Ну, командир, такого у нас еще не случалось!.. Как же вы долетели?
«Я его совсем недавно ругал, а он радуется, словно встретил родного брата после долгой разлуки». Эта в общем-то немудреная, но по-фронтовому добрая мысль приходит в голову, и мне хочется сказать что-то очень сердечное славному парню.
– Петя, долетел-то не я, а «лавочкин».
Козлов озабоченно осматривает самолет, давая самые неожиданные комментарии, охает, ахает и наконец сокрушенно говорит:
– Так раздеть машину…
Уверен, что кроме своего самолета он в эти минуты ничего не видел, ни о чем другом не мог думать.
Подошли летчики, техники, механики, и Козлов начал начальственно покрикивать:
– Чего смотрите?.. Вам что здесь, цирк, что ли?.. Работать мешаете!
– Петро, не шуми, – успокаиваю я механика. – Работе мешать не надо, а смотреть – пусть смотрят и знают, что со «шмиттами» шутки плохи.
– Валерий Александрович, – мягко, но настоятельно прошу старшего техника, – проверьте и определите, что можно сделать.
Через час с небольшим я вернулся к самолету. Консолей на нем уже не было. Они лежали на земле, а рядом с ними – совсем новенькие. Помощников около машины собралось много: одни заплетали концы новых тросов руля поворота, другие снимали консервацию и готовили к подвеске крылья, а Козлов устранял дефекты в моторе. Он здесь, несмотря на присутствие техника звена Кочагина, был за главного – все обращаются только к нему:
– Петро, посмотри!
– Козлов, проверь. Что еще сделать?
В конце дня мне доложили о готовности машины к работе.
– Как, готова? – не могу поверить.
– Утром можешь облетать.
– Ну молодцы! – радуюсь и торжествую. – Вот молодцы, так молодцы!
Самолет у капонира стоит как новенький. Я внимательно и придирчиво осматриваю его, сажусь в кабину, проверяю управление: как часы!
На душе такая радость, хоть пой:
– У вас действительно все, как в поговорке Козлова: раз, два – и готово!
Через день такую же работенку задал механикам и техникам мой заместитель Алексей Степанович. На моторе его самолета не то снарядом зенитки, не то очередью с «мессершмитта» отбило головку цилиндра. Более семидесяти километров Амелин летел на подбитой машине: масло забрызгало все капоты, остекление кабины, фюзеляж. Но хорошо, что случилось это с верхним цилиндром. Смазки хватило, мотор не заклинился, и летчик благополучно произвел посадку на своем аэродроме. Техники с его машиной, как и с моей, управились быстро: в течение дня сменили мотор. А монтаж АШ-82 на «лавочкине» не из легких. В тыловых условиях замена мотора длилась порой неделю.
Так трудились наши боевые помощники и все те, кто в полку и батальоне обеспечивал полеты.С переименованием Степного военного округа в Степной фронт 4-й истребительный авиакорпус из 2-й воздушной армии Воронежского фронта переходит в 5-ю воздушную армию под командованием генерал-лейтенанта С.К. Горюнова.
И вот раннее утро 5 августа. Взлетаем всей эскадрильей на сопровождение «петляковых». Куда, на какую цель – пока не знаем. Такое случалось нередко. Ясно одно – неотступно следовать за бомбардировщиками, охранять от немецких истребителей.
Пе-2 идут колоннами, по две девятки в каждой. Мы распределились по паре на каждом их фланге: я – с ведущей, а четверка Тернюка – с замыкающей. Звено Амелина летит сзади и выше всех. Свирепствуют зенитки. Бомбардировщики применяют свой обычный противозенитный маневр (он с земли не виден артиллеристам) – летят со скольжением влево, снаряды ложатся на одной с ними высоте, но немного правее.
Замечаю среди мелких разрывов три крупные шапки черного дыма. Один бомбардировщик от прямого попадания снаряда большого калибра на какой-то миг словно приостановился, затем, опустив нос, свалился на левое крыло и, вращаясь вокруг вертикальной оси, как в плоском штопоре, полетел вниз. «Петляковы», не дрогнув, идут плотным строем.
При подходе к Борисовке слышу команду:
– Приготовились!
После команды «Пошел!» бомбардировщики ринулись на врага. Моя восьмерка пикирует вместе с ними, ведет огонь по наземным объектам. Бомбы точно попали в цель. Выйдя из пикирования, Пе-2 развернулись и взяли курс на восток. Мы – на своих местах. Вдруг слева под нами я замечаю две девятки «юнкерсов» с девятью истребителями прикрытия. Слышу знакомый голос ведущего с «пешек»:
– «Маленькие», атакуем!
Меня это не удивило: не раз приходилось слышать, что командир бомбардировочного корпуса генерал И.С. Полбин вступал в бой с «лапотниками» и побеждал. Освободившиеся от бомб пикировщики решили сорвать удар фашистов по нашим войскам и на этот раз. В плотном строю со снижением они бросились в атаку на «юнкерсов». Интересно было наблюдать за ними… Необычное зрелище! Да и неожиданно это как-то… То, что слышал, – одно, а видеть – совсем другое.Тут же передаю своим летчикам:
– Тернюк, оставайся с бомберами. Амелин, атакуем истребителей!
Противник растерялся: «мессеры» заметались, не зная, от кого защищать «лапотников» – от нас или от полбинцев?.. «Юнкерсы» же, не выдержав такого стремительного натиска и скорее от невиданного ранее психологического воздействия свирепо надвигающихся громадин, чем от самого огня атакующих, пикированием с переворота – так быстрее! – отступили восвояси. Две девятки как ветром сдуло! Амелин кричит в эфир:
– Забодали полбинцы фашистов! Молодцы!
– И вам спасибо, «маленькие», – услышали мы спокойный голос лидера Пе-2.
«Мессершмитты» сделали было попытку преследовать столь необычных «истребителей», но, потеряв двух сбитых – одного от атаки Амелина, – отстали.
Оценку истребителям при совместном полете с бомбардировщиками обычно давали экипажи сопровождаемых самолетов, и, надо сказать, мы не были перед полбинцами в долгу. Подтверждением тому – многие сохранившиеся шифротелеграммы с отзывами командира 1-го бомбардировочного авиакорпуса генерала Полбина.
В тот день мы снова поднялись в небо группой, которую возглавлял я. Только задача стояла иная – прикрытие войск, штурмующих Белгород. Со мной шли ведомый Мудрецов и пары – Тернюка и Карпова, а сзади и выше – неизменно четверка Амелина. Сорок минут висела десятка наших «лавочкиных» над передовой – и ни одного самолета противника!
Жаль было напрасно потраченного времени, сожженного горючего. Не было врага, не было схватки, не было тех привычных перегрузок, от которых временами темнеет в глазах и приборная доска застилается пепельно-черной пеленой.
Летчикам, даже не воевавшим, знакомо это ощущение неудовлетворенности, вроде бы ты и не виноват, но что-то не сделано… или сделано не до конца…
Чувствую, как тело расслабляется, от однообразного, убаюкивающего гула мотора начинает клонить в сон. Решительно тряхнув головой, оглядываюсь на Мудрецова, будто он мог увидеть меня за таким недостойным для воздушного бойца занятием, как поклевывание носом в приборную доску.
После очередного разворота привычно бросаю взгляд на самолеты своей группы: метрах в пятистах над нами идет четверка «Яковлевых». И вдруг неожиданный треск по левому борту «ястребка» – я ощущаю сильный удар по ногам, перед глазами разрушающийся борт машины, а из-под приборной доски языки пламени!..
Самолет, перевернувшись через крыло, устремляется к земле. Пытаюсь вывести его из пикирования: беру ручку на себя – никакого эффекта, работаю педалями – бесполезно. А в кабине уже полно дыма, и я начинаю задыхаться. Запахло паленым: пламя нестерпимо жжет лицо, открытую часть рук между перчатками и рукавами комбинезона. Я уже не могу определить, в каком положении самолет падает к земле и сколько до нее осталось – тысяча, триста метров?..
Попытка покинуть машину не удалась – чудовищной силой прижало к сиденью. Но я все-таки пытаюсь отделиться от враждебного мне теперь «ястребка»: поджимаю ноги к сиденью, руками упираюсь в борта кабины и, собрав все силы, что были и что пришли ко мне в эти роковые секунды, резко выпрямляюсь – набегающий поток воздуха мгновенно вырывает меня из кабины, которая уже целиком объята пламенем…