Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»
Шрифт:
Испытав тяжкое бремя воздушных боев, я постоянно и внимательно следил за психофизическим состоянием своих пилотов. Самая большая опасность для бойца таится в безразличии к окружающему, в притуплении его реакции, воли. Бой с противником в таком состоянии заканчивается обычно трагически. И если я замечал у кого-либо из пилотов подобный душевный настрой, то с согласия командира полка направлял его на менее рискованное задание или просто оставлял на аэродроме. Так лучше всем: и сам не погибнет, и группу не подведет.
По-братски внимательно относился к нам начальник штаба полка Я.Е. Белобородов. Человек с большим чувством юмора, веселый, неунывающий, он был старше всех по возрасту, и летчики любили его. Забота начштаба о нас была трогательной. В трудные дни воздушных боев неназойливо, но строго он следил за соблюдением режима отдыха, питания летно-технического состава полка.
У начштаба всегда уйма работы. Бывало, зайдем поздним вечером на КП – Яков Евсеевич там. Перед ним кипа бумаг. Воротник гимнастерки расстегнут, он что-то быстро пишет, а левой рукой почесывает заросшую густыми волосами грудь. И видно, не без ярости.
– А, витязи!.. Входите, входите. С чем пожаловали?
Это его обычное приветствие, к нему все привыкли. И если он встречал нас как-то по-другому, мы знали, что произошло какое-то событие, не предвещающее ничего доброго.
Необычно сложилась биография Белобородова. В двадцатом году Яков Евсеевич участвовал в разгроме банд с громким названием «Голова», отрядов батьки
Мне не раз приходилось слушать на командном пункте его телефонные разговоры с дивизионным начальством. Начштаба полка весьма категорично добивался своего – и, к примеру, на задание уходила не пара, как требовали сверху, а четверка или шестерка истребителей. Обычно это происходило в конце дня, когда летчики буквально никли от усталости.
Положив трубку на аппарат, он смотрел на нас и радостно посмеивался:
– Вот так-то! А то, это самое, лети парой против половины германской авиации…
И, заглядывая в график боеготовых машин, простодушно говаривал:
– Дошло, соколики? Вижу вот у Евстигнеева в строю четыре штыка, а в первой эскадрилье – два.
У Ивана – пара. Забирай всех, Кирилл! Так будет надежнее, веселее. Вылет через пятнадцать минут. По коням!
Как-то Белобородов подсчитывал так со мной наличие исправных машин, и тут на КП зашел Иван Кожедуб.
– Легок на помине… Иван, – обращаюсь я к товарищу. – Рекомендуют пощипать немчуру. У меня звено в готовности. Как ты?
– Я – как штык. Сам идешь?
– В паре с Рыжим. И пара Тернюка.
– Порядок, – удовлетворенно кивает Иван. – Тогда я и Муха с вами.
Доволен и я: лететь на задание с такими бойцами – просто радость!
– Значит, решено, поднимаемся шестеркой. Амелин остается в резерве начштаба…
И вот в районе патрулирования появились шесть «фокке-вульфов». Высота примерно одинаковая, поэтому я делаю попытку затянуть противника на вертикальные маневры. «Фоккеры» стремятся увлечь Ла-5 в глубь своей территории, но им это не удается. Вот так некоторое время прощупываем силы и возможности друг друга. Постепенно активность вражеских истребителей повышается. Сближение на дистанцию огня становится все чаще, но гитлеровцы умело защищаются. Видно, что летчики они бывалые, опытные. Однако осторожничать надоедает, и Кожедуб не выдерживает первым:
– Кирилл, врежем?!
– Я – за! – летит в эфир мой незамедлительный возглас.
«Лавочкины» закружились с еще большей энергией. Радиусы атак становятся минимальными, от перегрузок темнеет в глазах, и немцы, не выдержав предложенного темпа боя, уходят восвояси.
Мы по-прежнему барражируем над своими войсками, зорко следим, не появятся ли вновь вражеские самолеты. Но их нет.
Пара Кожедуб – Мухин органически влилась в четверку моей эскадрильи – будто мы век вместе летали! А в этом бою мне особенно понравился Мухин. Летчик не просто тащился за своим ведущим, а мастерски маневрировал с учетом возможных действий противника: как только «фоккер» приближался к Ивану, на его пути ложилась трасса огня от машины Мухина – и фашисту не до атаки.
Привычка, выработанная в полетах, зачастую обретала вторую жизнь на земле. Запомнилось, как во время разговора с товарищами Василий Мухин поворачивал слегка опущенную голову и, как в бою, бросал зоркий взгляд серо-голубых глаз вверх, на собеседника. Войну этот замечательный летчик закончил Героем Советского Союза, сбив девятнадцать немецких самолетов.
Фронтовая жизнь заставляла меня не раз задумываться над ролью командира в управлении боем, иначе и нельзя. Комэск возглавляет группу, свое подразделение и идет впереди него ведущим. Он первым встречает противника и атакует его. Не мало ли это – первым напасть на врага? Бой ведь не единичная атака, это – целый комплекс маневров, взаимных действий группы летчиков, которыми нужно управлять. Целесообразность действий группы на совести командира и зависит от его умения в ходе боя представлять боевую обстановку, разумно оценивать ее, правильно строить маневр, увлекая товарищей личным примером на схватку с противником. Это уже искусство командира.
Слетанными экипажами, не раз бывавшими в бою, управлять легко. Командир и летчики хорошо понимают друг друга: маневр ведущего вполне ясен подчиненным, а ему известны возможности каждого бойца. Получается единая, всеобъемлющая гармония воздушного боя. Принцип фронтовой дружбы – сам погибай, а товарища выручай, – прочно занявший главное место в боевых действиях эскадрильи, окрылял моих товарищей, вселял уверенность при выполнении самых трудных и сложных заданий.
Наша эскадрилья потерь в боях не имела, хотя битых машин бывало немало. Но однажды мы пережили непростительную гибель летчика уже во время возвращения на аэродром. Внезапная атака одиночного охотника вырвала из наших рядов младшего лейтенанта Александра Ивановича Хлебалина.
…В начале октября 1943 года группа возвращалась после удачно проведенного боя, в котором Саша Хлебалин уничтожил фашистский самолет. Прошли Днепр. Вторая половина дня – и солнце у нас сзади. В отсветах его лучей четверки Амелина, замыкающей группу, почти не видно. Прикрываясь рукой от солнца, бросаю взгляд в ее сторону, думаю, не перейти ли амелинской группе на правый фланг…
И что вижу! Один из наших самолетов крутит бочки… Надо сказать, летчикам иногда в конце боевого задания разрешалось выполнять фигуры сложного пилотажа, но, конечно, не на поле боя и не на маршруте, а уже над аэродромом, под прикрытием своих.
Возмущенный бездумной выходкой пилота, приказываю:
– Прекратить выкрутасы! Жить надоело?
И вот не прошло, наверное, и двух минут с момента моего замечания, как самолет Хлебалина атаковал, используя слепящие лучи солнца, Me-109 (Саша шел замыкающим в четверке). Мы тотчас бросаемся на помощь, но уже поздно. Пара только развернулась, а противника и след простыл. Вот так, можно сказать, по-глупому, случайно оборвалась жизнь летчика-истребителя…
Но бои продолжались. Наш плацдарм на Днепре расширялся. Работы у полка было достаточно. Мне порой пиходилось летать и со своей, и с первой эскадрильей. Летчики наших подразделений хорошо понимали друг друга на земле и в воздухе. Никаких проблем, никаких недоразумений в полетах не случалось. Борис Жигуленков, братья Колесниковы, ведомые Алексеем Амелиным, – прекрасные, надежные бойцы!
И вот однажды мы пошли вместе на задание восьмеркой. Они летят сзади и выше, выполняя роль сковывающей группы. Задачу, возложенную на это звено, не назовешь легкой – решительными действиями им придется отвлечь на себя вражеских истребителей и создать этим выгодные условия для прорыва моей группы к бомбардировщикам противника.
Запрашиваю представителя авиации на командном пункте о воздушной обстановке в районе:
– Есть ли самолеты над целью? Как погода? С земли отвечают:
– Над нами чисто. Слышен шум моторов – подходят бомбардировщики противника. Торопитесь!
Мы уже видим немецкие самолеты. Тремя группами, девятка за девяткой, они идут на высоте 2500–2700 метров. На флангах «юнкерсов», спереди и сзади, а также над ними по два – четыре «мессершмитта».
Медлить опасно – враг близко от объекта! Мы уже не успеем занять выгодное положение для начала боя – нет превышения над противником, да и направление для атаки не совсем удобное. Но после моей команды:
Фашисты ошеломлены нашей дерзостью: рушится их боевой порядок и огневое взаимодействие. Мы сбиваем двух «юнкерсов», один из них – ведущий, видимо, командир этой девятки. Гитлеровцы не выдерживают наших яростных атак и, сбрасывая бомбовый груз на свои же войска, уходят на запад.
Моя четверка, преодолевая огонь «мессершмиттов», бросается на вторую группу. Еще один «лапотник» рухнул на землю! Остальные отделываются от бомб, как и первая девятка, и также удаляются в западном направлении.
Тут в эфире тревожный сигнал Амелина:
– Кончай, Кирилл, с «лапотниками». Набирай высоту! Одолели, стервецы! Житья уже нет…
– Всем наверх – к Амелину!
И наши машины на полных оборотах моторов потянулись ввысь. Враг понял, что его преимущество кончилось. Продолжая огрызаться, «мессершмитты» направились вслед за своими «юнкерсами». А мы вернулись в зону прикрытия и приняли прежний боевой порядок.
Радость переполняла мое сердце: сбить семь фашистских самолетов, обратить в бегство умного и жестокого врага – это ли не победа небольшой группы истребителей! И мой личный счет пополнился еще тремя вражескими машинами. Да, домой возвращались мы не с пустыми руками…
На аэродроме нас ожидало поздравление от командующего фронтом. А вскоре по авиационным частям распространилось обращение командования корпусом к рядовому, сержантскому и офицерскому составу, в котором говорилось:
«…Полк С. Подорожного за неделю воздушных боев уничтожил 50 фашистских стервятников, потеряв при этом три самолета.
Летчики, особо отличившиеся в боях: К. Евстигнеев, сбивший 7 самолетов противника, И. Кожедуб – 6, А. Колесников – 5, по два – А. Амелин, П. Брызгалов, В. Мухин, Б. Жигуленков, Е. Гукалин и другие.
Так, 3.10.43 года летчики второй эскадрильи трижды вступали в бой с самолетами противника, и всякий раз враг панически покидал поле боя. Сбив семь самолетов противника, летчики без потерь вернулись на свой аэродром. В тот же день девятка Ла-5 этого подразделения встретила три группы бомбардировщиков с истребителями общей численностью более 60 самолетов и принудила противника к тому, что он сбросил бомбы на головы своих войск».
В конце обращения стоял призыв, ко многому нас обязывающий: «Бить врага так, как его бьют летчики 240-го полка!»А войска нашего фронта нацелились уже на Кривой Рог и Кировоград. Чтобы не отстать от наступающих частей, полк в конце октября перелетает на полевой аэродром, расположенный в районе Кривого Рога, между рекой Ингулец и железной дорогой.
Двое суток идут непрерывные жаркие схватки. Жизнь на аэродроме – необычнее не придумаешь: через летное поле на высоте 10–15 метров проносятся «мессершмитты», взлетающие с площадки, расположенной совсем рядом, по соседству. Взаимной штурмовкой ни нам, ни противнику заняться некогда – все усилия сосредоточены на передовой, откуда слышится гул боев, пулеметно-пушечная трескотня дерущихся в воздухе самолетов. Купола парашютов раскрываются совсем близко к аэродрому, там же падают горящие машины.
А сражение на земле напоминает Прохоровку: на подступах к Кривому Рогу, на северо-западной его окраине, разгорелся танковый бой. Сотни машин стоят одна против другой, как дуэлянты, на открытом поле.
Но у нас в небе свои дела – идет схватка с девяткой «юнкерсов» и восьмеркой «сто девятых». Наших на этот раз много: четыре четверки! Мы бьемся почти над танкистами. Разгорается бой не на жизнь, а на смерть. «Юнкерсы» полыхают и падают на землю. Я вижу, как одного из них, отколовшегося от группы, добивает Павел Брызгалов: при выходе из атаки он не отходит далеко от «юнкерса», а пикирует сверху и с малой дистанции дает очередь. У фашистского бомбардировщика отваливается правая плоскость, и он, кувыркаясь, падает вниз…
Брызгалов из эскадрильи Ивана Кожедуба. Ходил он ведомым своего командира, потом сам водил в бой пару, возглавлял четверку в сковывающей группе. Паша – крепыш среднего роста, с полным румяным лицом, гордой осанкой, уверенным взглядом – сильный воздушный боец. И в этом слове сказано много! И посадка в кабине у Паши под стать выправке на земле – горделивая: летчик зорко наблюдает за воздухом, отыскивая противника на всех высотах. Как и Мухин, Брызгалов сбил 19 самолетов врага, стал Героем Советского Союза.
На третьи сутки базирования в Зеленом нам пришлось поспешно возвращаться в свои Косьяновские хутора. Что ж, война есть война… На всех машин в эскадрилье уже не хватало. С разрешения командира полка я беру, буквально вталкиваю, в фюзеляж своего самолета пилотов Попко и Карпова, и улетаем вместе с последней группой, которую ведет Сергей Иванович Подорожный.
На малой высоте следуем вдоль переднего края. Зенитки противника тут же открывают огонь. Отойдя подальше от линии фронта, замечаем, что нас преследует какой-то истребитель, но чей – наш или вражеский – не ясно. Выполнить резкий маневр с таким необычным грузом в фюзеляже я не решаюсь – боюсь за товарищей. Поэтому отворачиваю в сторону и в преследователе узнаю «яка», наверное, отбившегося от своих в бою.
Под нами Днепр, и опять заминка с моей машиной. Сергей Иванович сбавляет скорость полета, а для меня ее уменьшение довольно-таки опасно. Невольно оказавшись впереди, я подворачиваю самолет в нужном направлении. Вскоре мы выходим на реку Ворсклу, и я занимаю свое место в строю.
После посадки к моей машине вместе с Подорожным подошел инженер дивизии полковник СП. Пирогов. Увидев, как из фюзеляжа самолета выползают Попко и Карпов, Сергей Петрович сухо спросил:
– Все? Или еще кто будет? Что тут ответить?..
– Все, товарищ инженер!
– Товарищ Евстигнеев, это уже вне границ всяких норм и армейского порядка. Такого еще не бывало. Вас следует наказать.
– Да они «безлошадные». Не оставлять же пилотов там… – делаю я неуверенную попытку оправдаться.
На помощь приходит командир полка:
– Сергей Петрович, секите мою голову. Он сделал это с моего разрешения.
Инженер уже совсем другим тоном спрашивает:
– А как вела себя машина на посадке?
– Нормально. На планировании держал скорость несколько больше заданной, но рекомендую еще увеличить.
– Рекомендую! – возмущается Пирогов. – Да вы что, истребитель собираетесь превратить в транспортный «Дуглас»?
Когда Подорожный с инженером дивизии ушли, Попко не на шутку огорчился:
– Из-за нас командиру досталось…
– Миша, – возразил я, – Пирогов – человек добрый! С понятием. Видел и не такое. А нам дай волю, откаблучим – будь здоров! Поругал справедливо, за дело.
Итак, за время участия полка в битве за Днепр я выполнил 55 боевых вылетов, провел 23 воздушных боя и уничтожил 16 самолетов врага. Здесь, в Косьянах, меня наградили орденом Суворова III степени. И теперь, обращаясь ко мне, наш начштаба Яков Евсеевич Белобородов непременно и подчеркнуто любезно выговаривал мне новое «звание»: «товарищ суворовский кавалер», «суворовский кавалер Евстигнеев»… Он боготворил Александра Васильевича Суворова и получение мною ордена с изображением великого полководца считал заслугой всей части и предметом своей личной гордости.
Что верно, то верно – начальник штаба умел быть счастливым, если в полку все шло нормально, а люди росли и мужали.От Днепра до Днестра
Войска нашего фронта перешли к обороне. Боевые действия полка затихли. Мы решили использовать временную передышку для перегонки поврежденных в боях самолетов в ремонт, а также для выполнения тренировочных полетов с молодым пополнением и теоретических занятий со всем личным составом части.
Поздняя осень напоминала о себе все настойчивее. Погода часто портилась – туманы, низкая облачность, мелкий нудный дождь, временами переходящий в мокрый снег, а потом снова – туманы, туманы…