Крылатая гвардия

Евстигнеев Кирилл Алексеевич

Даю короткую очередь - и "лапотник" падает на землю...

Слышу в наушниках довольный голос Подорожного:

– Молодец, Кирилл. Так их, бандюг!

И через две-три секунды командир сам повел в атаку свою четверку.

Враг теряет еще одного "юнкерса". Головная группа бомбардировщиков не выдерживает: одни переходят на пикирование, другие шарахаются в сторону от огня пушек наших истребителей - это уже началось паническое бегство...

Вторая фашистская девятка, освободившись от бомбового груза, в смятении уходит за первой. Видно,

как вдали, в мареве летного неба, растворяются очертания последних вражеских машин.

В азарте боя командир ликует:

– Фрицы драпают! Атакуем третью...

Бой перешел на малую высоту. Между "лавочкиными" изредка проносятся "мессеры", но схватка ведется в стороне от нас.

Я нацеливаюсь на левофлангового бомбера, и он после моей очереди пошел со снижением в сторону Томаровки. Сближаюсь с гитлеровской машиной и вижу: ствол пулемета бомбардировщика поднят вверх: наверное, стрелок убит или тяжело ранен.

Подорожный, заметив мой маневр, предупреждает:

– Евстигнеев, не увлекайся! Вернись! Я осматриваюсь: ни сверху, ни сбоку, пи сзади истребителей противника нет, поэтому прошу командира:

– Только одну очередь... Добью гада! , И вот, подойдя еще ближе, открываю огонь. Никакой реакции - самолет снижается с тем же углом. Тогда я уравниваю свою скорость со скоростью бомбардировщика и даю одну очередь, другую, третью! Фашист врезается в землю, а я, еле успев выхватить свою машину из пикирования, боевым разворотом поднимаюсь к своей группе. Бой с истребителями продолжается, правда, уже не с прежней яростью: враг ведет его нехотя, атаки его осторожны, а намерения ясны - улучив удобный момент, ускользнуть домой. Да и у нас горючее на исходе и боеприпасы тоже; задачу мы выполнили.

"Лавочкины" в сборе, но одного самолета не хватает. После посадки узнаем нет Михаила Шабанова: кто и как его сбил, никому точно не известно. Одни говорят, что стрелок бомбера, другие утверждают, что "шмитт". Из инструкторов-дальневосточников остался один я...

И уже нет радости от сознания, что провели мы этот бой блестяще, и личная победа не кажется уже столь существенной - как будто в далеком прошлом вгонял я в землю фашистские самолеты.

Схватки без потерь оканчиваются редко. И все-таки горько и бесконечно тяжело терять близкого товарища, того, с кем жил, работал, воевал, спорил и побеждал столько незабываемых лет... Где он - сбит или подбит, жив или израненный лежит в созревших хлебах, неубранных и забытых, а мы не в силах помочь ему?..

Забегая вперед, скажу: Шабанов остался жив, однако узнаем мы об этом через годы, уже после войны, осенью сорок пятого года.

Оказалось, он был сбит, попал в плен, находился в лагерях. После освобождения из неволи наступающими советскими войсками Михаил заканчивал войну рядовым солдатом с автоматом в руках. Из части, где он находился, сделали запрос в наш полк: штаб подтвердил, что он - офицер, летчик-истребитель, орденоносец, сбил несколько фашистских самолетов.

Как сложилась судьба Михаила в

дальнейшем, не знаю. Кто-то из однополчан говорил, что видел его после войны в Москве, как будто живет и работает он в одном из подмосковных городов, но насколько это достоверно, сказать затрудняюсь.

Вернемся в июль сорок третьего. Противник вклинился в нашу оборону на глубину до 35 километров. Неся огромные потери, в ожесточенной борьбе он рвался на Обоянь, к Курску. Стонала земля, взрывы бомб и снарядов, артиллерийские залпы, рев моторов и пулеметно-пушечная стрельба были слышны на десятки километров. В воздухе в районе сосредоточения боевых действий стало тесно; под Прохоровной происходило грандиозное встречное танковое сражение. На сравнительно небольшом участке сошлось в смертельной схватке до 1200 танков и самоходных артиллерийских установок.

12 июля наша эскадрилья три раза вылетала к этому полю сражения. Нам казалось, все смешалось на земле, как в кромешном аду: горели сотни танков и спецмашин, воздух насытился дымом, чадом и гарью; трассы зенитных снарядов, купола парашютов, горящие самолеты, дымящие огненными хвостами...

Третий вылет выполняем десяткой, которую возглавляет Александр Гомолко. В группе трое молодых - братья Колесниковы и Жигуленков. На передовую пришли на высоте 1200 метров. Вверху облачность, ниже - дымка, видимость плохая, воздух мрачен. Земля под серовато-свинцовым колпаком.

Сорок минут дрались мы под огнем зениток, "мессершмиттов" и стрелков с "юнкерсов". Провели два боя, сорвали удары пяти девяток бомбардировщиков, сбили шесть немецких самолетов. И что характерно: бои начинались на высоте 1100-1200 метров и доходили до бреющего полета. Как только схватка заканчивалась, мы уходили вверх. Но с КП тут же просили:

– Соколы, опуститесь пониже!
– Это для поддержки морального духа наших на земле. Конечно, мы теряли преимущество в высоте, но опускались.

В этот день погиб Саша Гомолко...

Подразделение принял Виктор Гришин. Меня назначили командиром второй эскадрильи, о чем Подорожный перед строем летчиков и техников объявил официально:

– Командиром у вас будет лейтенант Евстигнеев. Прошу любить и жаловать, и, посмотрев на часы, добавил: - Через час тридцать минут эскадрилья вылетает на сопровождение двух девяток бомбардировщиков. Поведет новый комэск. Вопросы есть?

Вопросов не последовало - меня знали все. И вот я прошу летчиков остаться для указаний перед вылетом.

В эскадрилье из бывших сержантов-"стариков" только А. Амелин и А. Тернюк, остальные ребята только что окончили летные школы: младшие лейтенанты Е. Карпов, В. Мудрецов, Я. Резицкий и другие.

Уточняю боевой расчет: кто с кем в паре, выбираю себе ведомого. На вопрос, кто у меня будет в крыле, Амелин, мой заместитель, ответил:

– А вот "рыжий" свободный!

Обратившись к Мудрецову - летчику с буйной шевелюрой русых волос, из-за которой и нарекли его "рыжим", я спросил:

– Согласен?