Крылатое племя
Шрифт:
взрыва, взметнулось багровое пламя — снаряд угодил в левые бензиновые баки. Сноп огня ворвался в
кабину пилота и ослепил, но я нашел в себе силы схватить парашют. Бросился в общую кабину. Пламя
распространялось молниеносно. Горящий пол подо мной провалился, на [104] мне загорелся комбинезон.
Но я успел проскочить к выходной двери.
И тут увидел капитана Губина, с ужасом заметив, что он без парашюта. А самолет наш продолжал гореть
и беспорядочно падать. «Неужели
нельзя!»
— Цепляйся за меня, — крикнул я ему, — давай прыгать вместе!
И только он успел схватиться за висевший у меня за спиной карабин, как последовал новый взрыв, самолет переломился, и мы оказались выброшенными за борт. Помню, что я успел дернуть за кольцо
парашюта, и тут же потерял сознание. Очнулся на земле. Первое, что ощутил, — нестерпимую боль
обожженных рук и лица.
Губин, заметив, что я пошевелился, подошел и показал на дерево:
— Посмотри, эта ель — наша спасительница.
Оказывается, при падении купол нашего парашюта зацепился за ее верхушку, она самортизировала и и
смягчила удар о землю. Губин при приземлении повредил себе ногу, но был в состоянии оказать мне
помощь. Он стащил с меня комбинезон, снял с ремня пистолет и на всякий случай положил его мне за
пазуху. Товарищей поблизости не было, видимо, при спуске на парашютах ветер разбросал нас.
Вскоре до слуха донесся отдаленный лай собаки.
— Нас ищут фашисты, — шепотом проговорил капитан. — Идем.
Легко сказать «идем». Я, обожженный и босиком (сапоги сорвало в воздухе при динамическом ударе в
момент раскрытия парашюта), а Губин с ушибленной ногой. Кое-как забрались в чащу леса, подальше от
места приземления.
Начинался рассвет нового дня, когда мы сделали первый привал. Присели. Губин расстегнул свой
комбинезон, сунул в него мои кровоточащие ноги, отогрел их. И тут — надо же случиться! — в свете
наступающего дня мы увидели пробирающихся сквозь чащу своих товарищей — радиста Домашенко и
стрелка Шведина. Они успели уже кое-что узнать у жителей, раздобыть еду. [105]
Теперь нас четверо. Стало веселее. Приняли решение пробиваться на восток, к линии фронта.
Мне каждый день пути давался ценой колоссальных усилий — физических и моральных. Распухло лицо, в нечто невообразимое превратились руки. При ходьбе я все время держал их поднятыми, чтобы хоть
немного уменьшить боль. Рот открывать не мог. Когда нужно было есть, товарищи размачивали хлеб и
полученную жижицу буквально вливали мне в рот. Чтобы облегчить мои страдания, они предложили
нести меня на носилках, но этому я категорически воспротивился.
Между тем положение
сознание. И тогда впервые подумал: «Неужели не дойду до своих? Неужели это конец?» Товарищи, особенно капитан Губин, подбадривали меня.
Как-то на рассвете, недалеко от деревни Львовская Гута повстречали двух словаков. Они посоветовали
зайти в деревню, намекнув, что здесь можем встретить партизан. Это могла быть ловушка, но желание
побыстрее покончить с мучениями было так велико, что мы все же пошли. Постучались в один из
крайних домов. Открыла старушка. Она как глянула на меня, так и ахнула, закрестилась. Вид мой
действительно был страшным.
Хозяйка дома накормила и напоила нас, промыла мои раны, смазала их каким-то жиром. Мы уже
собирались уходить, когда из окна увидели на улице парня с красной лентой на шапке. Неужели
партизан? Зазвали его, расспросили. Оказался он нашим, советским человеком, сражавшимся в чешском
партизанском отряде. Он привел нас в свой штаб.
Меня сразу положили в партизанский госпиталь, раскинувшийся в землянках поблизости от деревень
Львов и Львовская Гута. Место для него было выбрано довольно удачно — на склоне горы, поросшей
непроходимой чащей. Отсюда мы видели карателей, выступавших против партизан, а они нас
обнаружить не могли.
В этом подпольном госпитале я и познакомился с Франтишеком Радачем. Несколько месяцев находился у
него на излечении. Мне было трудно. Ожоги заживали плохо, особенно на лице, которое походило на
огромную [106] кровоточащую рану. Врач провел около моей постели не одну тревожную ночь. Он
поддерживал меня морально, вселял веру в то, что болезнь будет побеждена.
Мы все восхищались его бесстрашием. Ведь Франтишек Радач был на подозрении у гитлеровцев и они
настойчиво следили за ним. Но выдавалась мало-мальски снежная ночь, и славный доктор, рискуя
жизнью, пробирался в наш госпиталь. Для этого ему приходилось переходить вброд незамерзающую
горную реку.
После всего, что он для меня сделал, я не мог уйти из госпиталя, не поблагодарив Радача. Товарищи
поддержали меня, и вот тогда мы написали слова благодарности своему чешскому другу. Газета «Правда»
напечатала их и поместила портрет врача-героя. [107]
Е. Кондрат. Конец «Червонного туза»
Это произошло незадолго до начала битвы на Курской дуге. Немецко-фашистское командование, готовя
наступление, сосредоточило здесь крупные наземные силы, подбросило несколько авиационных