Крылатые гвардейцы
Шрифт:
— За эти дни мы потеряли троих… Они совершили вашу ошибку… Теперь, надеюсь, вы понимаете, что вас не сбили по чистой случайности? Запомните: боевая единица в воздухе — двое.
— На всю жизнь запомню, товарищ капитан! — искренне пообещал я. Мне было так больно и стыдно, что даже радость первой победы не могла заглушить эти чувства.
— Хорошо. Я буду наблюдать за вами… А что-нибудь не так — не разрешу подниматься в воздух.
В тот же день меня за ошибку крепко отчитал еще и комиссар эскадрильи Редьков. Плохо началась боевая служба у меня. Стыдно было вспомнить, как тогда,
На гауптвахте я много думал о том, как же все-таки получилось, что я ушел от ведущего. Мне очень хотелось сбить самолет противника, и когда неожиданно представился подходящий случай, я, не рассуждая, не думая о том, что Кухаренко останется без прикрытия, кинулся за фашистом. Забыл о том, что не имею права оставлять Кухаренко одного! Мы оба могли погибнуть. Сафонов прав.
Мне казалось, что товарищи недружелюбно, косо посматривали на меня. Они правы — я заслужил их порицание.
Да, первый бой многому научил меня.
Истребители идут наперехват
Неожиданно наступило затишье. Несколько дней гитлеровские самолеты совсем не показывались ни над морем, ни над сушей. Мы летали в глубокую разведку, но врага нигде не встречали.
Время тянулось медленно. Особенно для меня.
Я дал себе слово, что в ближайших схватках с врагом сделаю все, чтобы вернуть уважение Сафонова и товарищей. А тут, как назло, — затишье.
Но мы все время находились в готовности № 1, в ожидании «работы».
Так продолжалось до 19 июля. Этот день я запомнил на всю жизнь. Утром с командного пункта сообщили, что по направлению к нашему аэродрому летят самолеты противника. Мы должны были немедленно подняться в воздух и отразить налет врага. Но сигнала на взлет не было, и мы с нетерпением ждали появления ракеты. Минута, вторая… Нервы напряжены до предела. «Чего же мы ждем?» — думал я. Но вот зеленая ракета: «Мигам» идти в воздух».
Вылетели вчетвером: командир звена старший лейтенант Иван Кулагин, лейтенанты Николай Толстиков, Василий Цибанев и я.
Стремительно набираем высоту.
С земли передали:
— Самолеты противника идут с северо-запада.
— Вас понял, — ответил Кулагин, — выполняю.
Идем к Губе Грязной. Но где же гитлеровцы? Не ошиблись ли на земле? И тут же слышим взволнованный голос Николая Толстикова:
— Справа, ниже нас, вижу самолеты противника…
— Выполняйте мою команду, — предупреждает Кулагин и начинает набирать высоту.
Я ведомый, мое место за Кулагиным: я устремляюсь за ним. Моя задача — вести круговое наблюдение и прикрывать командира. Нет, теперь выдержки у меня хватит! Теперь никакие силы не оторвут меня от моего ведущего. Мы будем бить врага вместе.
Самолет Кулагина сваливается правым разворотом вниз. Мы летим за ним. У нас хорошая позиция: мы в хвосте у неприятеля со стороны солнца и подбираемся к нему все ближе и ближе. У фашистских самолетов по два киля, это «Мессершмитты-110». Они имеют два мотора и поднимают до четырехсот килограммов бомб.
«Что
— Идите плотнее друг к другу, — дает указание Кулагин. — Не отрывайтесь. Будем атаковать…
Один из неприятельских летчиков делает левый разворот, пытаясь уйти. Его атакует Цибанев, прикрываемый Толстиковым. Вражеский самолет ложится в правый вираж, но у него уже горит правая плоскость. Огонь лижет фюзеляж, и самолет переходит в отвесное пикирование. Остальные «мессершмитты» в панике. Строй их нарушен. Теперь они уже беспорядочно мечутся в воздухе. Один из них неожиданно подставил свой живот. «Не зевать!» — мысленно командую я себе и тотчас же беру фашиста в сетку прицела. Очередь, другая, и «мессершмитт» закоптил. Вслед за дымом появляется пламя.
Теперь я уверен — пули достигли цели. «Мессер» перевернулся и резко пошел вниз.
«Сбил! Сбил!» — ликую я.
В этот момент Кулагин дал несколько очередей еще по одному вражескому самолету. Очевидно, он убил летчика, потому что машина прошла немного вперед и вдруг, будто споткнувшись, ринулась вниз. Подбил фашистский самолет и Дмитрий Соколов.
«Вот что значит сражаться сообща, помогая друг другу», — твердил я себе.
Вдали виднелся Мурманск. А под нами, на сопках, горели три самолета, сбитые Кулагиным, мной и Цибаневым.
— Идем на аэродром, — командует Кулагин.
С набором высоты приближаемся к своей базе.
— Жду ваших приказаний, — запрашивает Кулагин командование.
С земли передают:
— Находитесь в воздухе. Обстановка спокойная.
Наше звено еще некоторое время дежурит над аэродромом. Потом нам дают команду:
— Вам — зима.
Это значит посадка.
— Дадим салют, — говорит Кулагин.
Проходя над аэродромом, даем салют победы из пушек и пулеметов.
Когда приземлились, докладываю Кулагину:
— В воздушном бою сбил «Мессершмитт-110».
— Видел… видел… Молодец! — улыбается он.
Командир полка объявил нам благодарность за своевременное обнаружение врага и инициативу в бою.
Я тут же поспешил разыскать Сафонова.
— Знаю, Сорокин, знаю, — сказал он, не дав мне доложить. — Убедились, что сражаться с врагом лучше вместе? Именно так и надо воевать.
В воздухе — Сафонов!
Борис Сафонов! Это имя с первых дней войны приводило в трепет вражеских летчиков. Даже опытные фашистские асы боялись встречи с ним. Казалось, его истребитель И-16 был неуязвим. Пули и снаряды нашего командира никогда не летели мимо цели.
Сафонов вступил в первый бой с неприятелем 24 июня 1941 года.
Случилось это в полдень. Над советским аэродромом в Заполярье взвилась первая боевая ракета. В воздух немедленно поднялся старший лейтенант Сафонов. Невдалеке от аэродрома он обнаружил немецкого разведчика «Хейнкель-111». Короткий бой — и фашистский стервятник нашел свою могилу на склонах полярных сопок. Боевой счет летчиков-североморцев был открыт. Боевые полеты Сафонова были всегда неожиданно смелыми. И это — одна из основных причин его постоянных успехов в воздушных сражениях.