Крыло бабочки
Шрифт:
– Сначала я и он... Сначала мы.
Дафна не возражает. Она знает, что им нужно это. А Омега, не замечая ничего перед собой, с рывком бросается на Сиреникса, который тоже поднимается со своего кресла. Омега, бешеная, кровожадная, разъяренная Омега, со всей своей силой прижимает змея к стене, чуть ли не вдавливая в нее. Дафна кладет ногу на ногу и наблюдает за тем, что не так уж и часто увидишь в жизни.
Омега – это одна сплошная ярость. Горькая, холодная, пахнущая мятой и высокими соснами ярость. Восхищающая, трогающая самые дальние грани сознания. Ярость – это красиво. Но только в исполнении этой женщины, горящей безумством, дышащей ненавистью и потрясающе нежной любовью. Острой, терзающей,
– Я ненавижу тебя! – шипит она, сжимая Сиреникса за горло, а тот лишь вглядывается в ее глаза, и всего на миг они застывают, вот так болезненно смотря друг на друга, и в этом выражается вся горечь этого мира. Ее внутренний огонь и его желание вспыхивают, соединяясь, и их губы смыкаются в страстном, чувственном поцелуе.
Она продолжает сжимать его горло, в то время как его руки покоятся на ее бедрах, но она этого словно не замечает. Омега берет, берет свое. То самое, что у нее незаслуженно отняли. Впивается в него губами, словно пытается соединиться с ним, войти, стать одним целым. А потом – Дафна даже не успевает понять, когда произошла смена ролей, – Сиреникс резко проносится по воздуху рядом с нимфой и через секунду уже прижимает к другой стене брыкающуюся, вырывающуюся, шипящую от злости Омегу.
Звучит чуть заметный свист – она дает ему пощечину. А затем еще и еще. Хлещет по щекам, словно пытается вывести из себя, разозлить, как будто прося: “Ну давай. Не стой уже столбом, милый. Покажи, чего ты стоишь”. И вот настает момент, когда Сиреникс резко перехватывает ее руку в черной перчатке, хватая Омегу за запястье. Ее глаза расширяются, но змея не теряется и пытается ударить его изящным коленом прямо в пах, но другой рукой Сиреникс быстро и как-то магнетически проводит по ее ноге, и Омега замирает, следя за этими прикосновениями. Она будто обмякает и призывно смотрит на Сиреникса, чувственно проводя языком по ярко накрашенным губам.
Дафна знает, что женщины смотрят так только в одном случае. Когда они признают над собой власть и готовы подчиниться. “Разрешаю, возьми меня, – говорят они, – пока я разрешаю”.
В глазах Сиреникса скользит змеиная усмешка, и он примыкает губами к открытой шее Омеги, которая прикрывает глаза. Она блаженно вздрагивает, когда он впивается в бледную кожу своими клыками, когда длинным змеиным языком ласкает ее. Но кажется, что Омега становится такой податливой лишь на короткий промежуток времени. Потому что в следующую секунду она с яростным шипением перехватывает инициативу и резко впечатывает Сиреникса в третью стену.
Вот так они и носятся, забывшись, совсем не заботясь о том, что громят один из кабинетов в королевском дворце Домино, не замечают, как бьются огромные вазоны, как опрокидываются столы и падают стулья, шлепаются на пол книги и документы. Каким-то чудом они обходят стороной Дафну, которая, не шевелясь, сидит на стуле и наблюдает за действительно потрясающим зрелищем.
Потому что секс с Древним – это одно. А вот секс Древних – это совсем другое. Даже находясь в человеческом облике, они умудряются двигаться с поразительной скоростью и с невероятной силой впечатывать друг друга в стены, растягивать на горизонтальных поверхностях вроде стола, а главное, заполнять собой весь этот кабинет. Их ауры слишком мощные, слишком невыносимые, и Дафна чувствует легкую тошноту, потому что, находясь на пике, они совершенно ничего не видят вокруг и не сдерживают магию.
Омега проклинает Сиреникса на человеческом и не очень языке, яростно шипит, бьет его, пытается заехать по всем уязвимым частям тела, а он яростно заламывает ей руки, пригвождает к стенам и столам, целует в губы так, что она обмякает, и рвет, рвет на кусочки ее роскошное красное платье, которое уже висит лоскутами. Она уже давно изодрала его одежду и теперь нещадно
Она кричит на него, вымещая всю злость, всю ярость, которая копилась в ней годами. Она выматывает его, специально выводит из себя, и Сиреникс не сдерживается, заходясь от гнева, шипит яростно, и они кричат друг на друга, проклиная, обещая убить на месте, говоря о взаимной ненависти, но глазами признаваясь в бесконечной любви.
Омега особенно сильно расходится, надеясь залепить Сирениксу очередную пощечину, но тот резко хватает за оба запястья и со всей силой – так, что даже Дафна вздрагивает, – впечатывает в стол. Омега еще пытается биться, трепыхается, словно раненая птица, но видя, как сверкают глаза Сиреникса, послушно обмякает, и змей входит в нее, входит без подготовки, без предварительных ласк, так, как делал всегда.
Омега кричит, не сдерживая яростных, чувственных стонов, Дафна видит, эта женщина по-прежнему пытается проклинать Сиреникса, а он, не отвечая, в ответ жестко имеет ее, продвигаясь все дальше и дальше. Их тела – помнит нимфа – лишь внешне напоминают человеческие. Потому что внутри они все равно остаются Древними. Омега высоко поднимает и широко раздвигает ноги, а затем резко сгибает их и обхватывает ими змея, крепко сжимая его бледные ягодицы, а сама, надрываясь, кричит, извиваясь под ним, столько страсти в ее стонах, столько магнетизма в их взаимном движении, настолько сильно они сливаются, становясь единым целым, что, Дафна, завороженная, подается вперед, потому что на себе ощущает их прекрасную, притягивающую и невозможную симфонию, которую они творят, прогибаясь и соединяясь.
Нимфа, будто в трансе, широко открытыми глазами наблюдает за тем, что происходит прямо перед ней, и понимает, понимает, что эти двое бесконечно созданы друг для друга. И от того невыносимее становится мысль, что она вклинивается в этот идеальный, скроенный задолго до ее появления союз, что она разбивает его. Ведь они любят, любят друг друга прямо здесь, на разбитом-поломанном столе, потому что знают, что другой возможности у них не будет. Этот призрачный, нереальный шанс, подаренный им судьбой. Они сами, догадывается Дафна, не особо в него верят, но пока есть время, отдаются со всей силой, страстью и любовью, на которую только способны.
И это настолько завораживает, что Дафна абсолютно перестает замечать реальность и растворяется вместе с ними в этом бесконечном, прекрасном и сумасшедшем действе. И чем дольше наблюдает, тем больше закрадываются в голову предательские мысли. Их не должны были разлучать. Слишком жестоко, слишком неправильно. И сейчас шанс для них. А она... В ней все больше крепнет уверенность, что если эта женщина потребует, если яростно зашипит на нее и будет проклинать, нимфа согласится с каждым ее словом, потому что в ней самой просыпается злость к Дракону. За то, что Он так сыграл судьбами двоих существ, разрушив союз, который закрепился между ними. Так не должно быть. И так не будет, потому что...
– Даже не смей! – Дафна не успевает вдохнуть в легкие воздуха, как ее с огромной силой выдергивают из кресла, хватая за волосы. Зависнув в воздухе, вытянув руку вверх и больно оттягивая нимфе светлые пряди, Омега сверлит ее разъяренным взглядом. – Даже не смей думать о том, что это неправильно. Я сама хочу убить тебя! – она тянется своей бледной, изящной рукой к шее Дафны, будто намереваясь задушить ту, но замирает всего в нескольких миллиметрах.
– Смотри на меня! – шипит Омега, всматриваясь в лицо Дафны, которое выражает странные эмоции: не то испуг, не то восторг. – Смотри и слушай меня внимательно. Я доверяю его тебе. Он твой! Только ты можешь обуздать его. Я дарю его тебе! Не смей, даже не смей отказываться от него.