Крымская кампания 1854 – 1855 гг.
Шрифт:
Деньги были и у офицеров, и у солдат, но на них мало что можно было купить. Несмотря на бедственность своего положения, армия все еще не утратила чувства восхищения своим командующим. При виде его прямой фигуры солдаты замирали в строю и приветствовали его громкими криками. Утомленный таким восторженным проявлением чувств, он начал делать в своих поездках абсурдно длинные крюки, стараясь избежать встречи с обожавшими его подчиненными. Он старался разминуться с намеренно попадавшимися на его пути солдатами, которым было достаточно услышать хотя бы пару ободряющих слов в ответ на свое приветствие.
Даже генерал Браун, которого откровенно недолюбливали в легкой дивизии и который так же откровенно выказывал полное равнодушие к своей непопулярности, однажды заявил, что Раглану следует чаще бывать на глазах у подчиненных.
– И что это даст? – спросил Раглан.
– Это должно ободрить людей. Ведь некоторые
– Но они не знают и вашего имени, Джордж!
– Каждый солдат в легкой дивизии знает, как меня зовут.
– Держу пари на один фунт, что первый же солдат, которого мы об этом спросим, не знает вас.
– Принято.
Они направились в лагерь легкой дивизии, где Раглан выиграл пари. Все, что солдат мог сказать о Брауне, было:
– Вы генерал, сэр.
Но и это было гораздо больше того, что солдаты знали о «приятном джентльмене в гражданском платье».
Такая демонстрация презрения к открытому выражению обожания и энтузиазма со стороны подчиненных, попытка избежать встреч с жаждавшими выразить восхищение солдатами была, с одной стороны, невежлива, а с другой – просто неосторожна. Более того, она положила начало ложным слухам, которые постепенно стали общепринятыми в армии. Вскоре люди стали считать, что их командующий слишком высокомерен и поэтому не принимает от солдат знаков восхищения; он считает ниже своего достоинства появляться среди них; Раглан избегает солдат, потому что не желает снисходить до беседы с ними; он не знает и не хочет знать, как страдают его люди. Все в один голос жаловались на равнодушие командующего, и было нетрудно понять, почему люди так считали. Через два дня после боя за Балаклаву Раглан проезжал через лагерь 4-го драгунского полка. Полковник позже рассказывал жене, как солдаты вытянулись при виде генерала, как приветствовали его. Но тот никак не прореагировал на приветствия. «Нам было бы достаточно услышать от него всего несколько ободряющих слов, – с горечью вспоминал полковник, – но он поступил очень невежливо. Уехал, так и не сказав нам «Молодцы, ребята, вы держались стойко». Было обидно, что так поступил человек, который в самом деле заслуживает восхищения». Тот случай и послужил причиной начала недовольства командующим. Генералы не должны допускать подобных ошибок.
Конечно, Раглан, какую бы внешнюю невозмутимость ни демонстрировал, внутренне был очень обеспокоен. «Все, что нам сейчас нужно, – писал он герцогу Ньюкаслскому в письме от 28 октября, – это свежие войска. 10 тысяч солдат помогли бы стабилизировать обстановку. Люди перегружены работой; они рассеяны по огромной территории». Через несколько дней, 3 ноября, он снова пишет: «Не скрою от Вашей милости, что был бы гораздо более удовлетворен, если бы я располагал под своим командованием значительно большей силой».
Выдержки из этих двух писем сейчас принято интерпретировать как свидетельство несостоятельности Раглана как командующего. И все же это не так. Будучи талантливым человеком и ненавидя суетливость и показуху, Раглан никогда не давал воли эмоциям в разговорах и в письмах. В письмах и депешах он нередко преуменьшает серьезность обстановки. Впоследствии правительство, охваченное паникой, не нашло ничего лучшего, как представить эти донесения в парламенте как прямой обман. Причины, по которым Раглан не был склонен акцентировать внимание на трудностях, пожалуй, лежали в несколько иной плоскости, чем нелюбовь к шумихе вокруг собственной персоны или сдержанный характер. Позже, выступая на слушаниях дела Раглана в суде, генерал Эйри, пытаясь защитить от нападок своего учителя и командира, объяснял эту черту характера командующего так:
«В критической обстановке командующий переставал быть обычным человеком... Подчиненные подбегали к нему взволнованные и обеспокоенные. От него они уходили окрыленные и уверенные в себе. Точно так же он старался оградить от излишних волнений и власти. Он догадывался, что страх и неуверенность правительства немедленно позволили бы панике охватить всю Англию. А паника в стране повредила бы и армии. И все же нельзя говорить о том, что он что-то скрывал, он тщательно перечислял нужды армии. Характерно, что и для этого он находил такие слова, которые не сеяли бы излишней тревоги...
Возможно, а для далекого от военной службы человека даже очевидно, что серьезность положения армии была бы более ярко описана гражданским лицом, привыкшим письменно жаловаться. Но, зная лорда Раглана и его предубеждение солдата против подобных форм устного и письменного изложения военных нужд, следует вновь констатировать, что подобный стиль он считал для себя невозможным и неприемлемым».
Из собственного опыта службы в высших армейских сферах Раглан знал, как скоро даже частные письма или секретные донесения становятся достоянием публики.
Принимая такие несколько необычные меры по соблюдению секретности, Раглан был обеспокоен тем, что газетчики и не думали следовать его примеру. К тому времени газеты, в особенности «Таймс», уже начинали кампанию откровенной травли Раглана и его штаба. Характерным для Раглана являлось то, что он не обращал внимания на выпады против себя лично. Его озабоченность вызывало лишь то, что публикации в «Таймс» могли пролить свет на состав и дислокацию его армии. Несколько недель в этой газете печатали материалы, которые, по мнению Раглана, могли быть использованы русскими, окажись они в Севастополе [20] .
20
Согласно докладу генерала Симпсона лорду Панмору, газету «Таймс» в Севастополе получали раньше, чем в Балаклаве.
Вскоре опасения командующего стали оправдываться. 23 октября «Таймс» опубликовала статью, в которой описывались состояние и дислокация армии – количество орудий и расположение полков, говорилось о нехватке боеприпасов и снаряжения. Кроме того, в статье было точно указано место расположения порохового склада, который вскоре подвергся ожесточенному артиллерийскому налету. «Данный факт свидетельствует о том, – писал Раглан герцогу Ньюкаслскому, – что такая подробная информация оказалась бесценной для русских. Конечно, я понимаю, что репортер пытался просто удовлетворить любопытство публики. Ему и в голову не может прийти, что этим он помогает русским». Такое непонимание, тем не менее, не может компенсировать причиненный статьей ущерб, поэтому, продолжал Раглан, «необходимо срочно что-то предпринять, чтобы немедленно покончить с этой пагубной системой».
Раглан считал, что необходимо поручить заместителю председателя судейской коллегии Ромейну выступить на собрании репортеров и разъяснить им «вред, который те приносят своей писаниной». От журналистов было необходимо потребовать в будущем быть более осмотрительными. Правительство, по мнению командующего армией, тоже не должно было оставаться в стороне. Самому герцогу Раглан посоветовал письменно предупредить редакторов соответствующих изданий. Герцог так и поступил, но письма, которые он написал, были слишком осторожными и мягкими. В частности, в письме редактору газеты «Таймс» Делейну герцог подчеркнул, что «военные корреспонденты далеки от того, чтобы писать нечто выходящее за рамки патриотизма, однако перо иногда уводит их в сторону». Делейн в ответ заверил, что заставит всех своих корреспондентов «ограничиться собственными впечатлениями о событиях». Но газета продолжала живописать детали, которых так ждали читатели. Правительство воздерживалось от принятия более жестких мер по отношению к прессе, например введения цензуры, дабы это не рассматривалось как желание скрыть от публики неудачи армии и свою ответственность за происходящее. Время шло, а правительство не предпринимало никаких мер, предоставив корреспондентам газет возможность продолжать нападки на Раглана и его штаб, прекратив на время критику в адрес правительства. И утечка информации, с которой пытался бороться Раглан, продолжалась. Несмотря на неоднократные жалобы, направленные герцогу Ньюкаслскому, все осталось по-прежнему. Командующий пытался убедить герцога и министра иностранных дел лорда Кларендона, что не пытается «утаить собственные недостатки». У него не было никаких претензий к критике в адрес командования армии. Он возражал против того, чтобы в газете продолжали раскрывать военные секреты. Однажды, прочитав материал, в котором особенно бесцеремонно игнорировались военные интересы, Раглан отправил герцогу Ньюкаслскому письмо, полное убийственного негодования. «Не буду говорить о том, – писал генерал, – что автор повсюду находит недостатки и огульно обвиняет в них всех подряд, хотя такие высказывания подогревают недовольство и подрывают дисциплину. Но я хотел бы спросить вас, может ли платный агент русского императора лучше услужить своему хозяину, чем этот корреспондент газеты, имеющей самый большой тираж в Европе... Я сомневаюсь, сможет ли британская армия долго противостоять сильному неприятелю в условиях, когда этот враг имеет в своем распоряжении через английскую прессу и напрямую из Лондона телеграфом исчерпывающую информацию о количестве, состоянии и оснащении нашей армии».