Крымские истории
Шрифт:
Её маленькие и уже восковые руки, были сложены в смиренный замок на груди. Глаза закрыты. Лицо, обретшее привычную для покойника желтизну, было величественным и спокойным.
На столе, в целлофановом пакете, лежал истлевший букет роз или, вернее, то, что от него осталось и письмо, адресованное мне.
А ещё – та большая фотография Лидии Георгиевны, которая так мне нравилась.
В своём письме она писала:
«Генерал! У меня нет души, ближе Вашей в этом городе, где я прожила почти всю свою жизнь.
Мне
Я очень хочу, чтобы Вы, на добрую память обо мне, взяли себе книги и эти фамильные драгоценности. Пусть они доставят радость Вашей милой дочери, а она, затем, передаст их Вашей внучке. Так Вы и будете меня помнить, а я же и из той жизни, теперь уже вечной, буду всегда молиться за Вас и просить Господа о милости к Вам и любви.
Мою же комнату я завещаю моей милой соседке, которая всегда помогала мне и поддерживала меня во все трудные времена…».
Женщина ещё яркая и красивая, но уже отпылавшая зенитом женской красоты, при этом – заплакала навзрыд и стала что-то поправлять на усопшей.
Я продолжил чтение письма:
«Похороните меня, прошу Вас, я не хочу, чтобы это делали чужие люди.
Деньги у меня скоплены на этот случай и лежат в верхнем ящике письменного стола.
Положите со мной Его фотографию, мою же – возьмите себе на память, мне очень нравилось, как Вы всегда её разглядывали.
Храни Вас Господь.
Княжна Л. Невельская».
Я всё выполнил, конечно же, не взяв ни копейки денег со стола Лидии Георгиевны, лишь указав на них хозяйке.
К её чести, она сама потребила их только на похороны, да на скромные – присутствовало лишь несколько стареньких учителей, бывших коллег усопшей, поминки.
– Вы не волнуйтесь, я – на оставшиеся, – и она показала мне деньги, – на следующий год поставлю памятничек, чтоб всё по-людски было.
Больше оставаться в Феодосии после случившегося я не мог. И уехал в тот же вечер, отправив багажом, на свой адрес, её библиотеку.
Мой случайный попутчик, который оказался в купе вагона «СВ», какой-то научный работник академии наук, удивлённо, но с пониманием посмотрел на меня, когда я предложил почтить память светлого и уважаемого мною человека и помянуть его по русскому обычаю.
Он, молодец, не жеманясь, взял стакан в руки, который я на две трети наполнил коньяком, выпил залпом и только потом спросил:
– Родственник? Приезжали на похороны?
– Родная душа, так будет правильнее сказать. Святая и чистая. Сегодня – таких уже нет. В числе последних, из самых лучших, ушла…
И только при этих словах на моих глазах выступили слёзы облегчения и покаяния.
И я их не стыдился.
Нам всем есть в чём каяться и за что просить у Господа прощения.
Не всегда
Отсюда – такой крутой и кровавый путь России, к несчастию.
Целые народы ломаем через колено, если только чувствуем свою силу и понимаем только свою правоту. Не всегда милосердную для других.
А что уж тут до слабого человека, одного, его, не имеющей ценности для других, судьбы?
Поэтому мы и рассеялись по миру, причём, самые лучшие и достойные изошли из русской земли во все лихолетья и наше время – тому не исключение, оставив её на произвол немилосердных сил.
А скольких со света этого извели, кто считал?
И всё лишь для того, чтобы свой верх сохранить, поставить себя над другими.
Научимся ли мы когда-нибудь быть терпимее, сердечнее, добрее и участливее?
А ещё, – подумал я, – научимся ли различать, как неоднократно говорила мне Лидия Георгиевна, – понятия Отечество и государство?
Отечество у нас одно, у людей разных убеждений, разных классов и разных сословий – Россия наша и понятие Отечества всегда выше государства.
Скольких бы бед избежали, если бы усвоили эту, такую простую, истину. Сможем ли, хотя бы сегодня, накупавшись в праведной крови, понять это?
Ибо если не поймём этого – крови не избежать вновь. Каким чудом, вразумлением каким прервать эту печальную традицию, когда у каждого поколения в России – свои усобицы, в ходе которых всегда льётся праведная кровь.
Недопустимо много источили её друг из друга. Больше нельзя. Иначе – остановим саму возможность к развитию, к продолжению жизни.
***
Изменяем мы, в первую очередь,
самим себе. А изменив себе -
не страшимся измены и тем,
кто нас любит.
И их боль и утраты
всегда нам кажутся не достойными
нашего сочувствия и сожаления.
И. Владиславлев
ИЗМЕНА
Эту историю мне рассказал мой дед, который прожил на этой земле 93 года, имел два Георгиевских креста, лычки старшего урядника, да ран, сабельных, на теле – немеряно.
И так случилось, что ко времени этой истории, он, первогодок, со своим отцом Фёдором Ефимовичем Шаповаловым, служил в полку, которым командовал молодой и известный всей Добровольческой армии полковник Лапшов.
Такой к нему, разумеется в пересказах, а где-то – и в домыслах, дошла эта история – высокой и трагичной любви.