Крымские истории
Шрифт:
*– Так вот, – продолжил мой родственник, – в одном из отсеков, он был задраен и воды там не было, нашли останки нескольких моряков. Время пощадило корпус лодки, в иле ведь лежала, одна только рубка из него торчала.
У одного из них, в кармане, лежала звезда Героя Советского Союза в носовом платке, вышитом, а в планшетке – письмо.
По звезде-то мы сразу и нашли Героя, это был капитан-лейтенант Александр Николаевич Ильичёв, наш крымчанин. А вот кому письмо адресовано – не знаю.
– Коля, – вскричал я, – я знаю.
Муж моей сестры искренне изобразил крайнюю степень удивления, не зря был старым, опытным милицейским зубром, и спросил:
– Откуда ты знаешь, кому письмо адресовано? Ты – что, провидец?
И я очень кратко, но внятно, рассказал ему историю своего знакомства с интересной женщиной, морячкой-фронтовичкой, сестрой милосердия, которую встретил в Балаклаве.
Назавтра, соблюдя все формальности, оставив расписку в получении планшетки и письма в ней, после того, как работники Главка сделали множество снимков с планшета, и копий – с письма, мне было вручено это свидетельство высокой любви и верности.
Я запомнил его дословно, а одну копию всё же попросил у генерала милиции Косачёва себе на память. О внуках подумал, чтобы им показать.
Пусть простит меня его автор и милая женщина фронтовичка, но это письмо – уже не частное дело погибшего и той, к кому оно обращено. Это письмо всем бы молодым людям, да перед глазами, чтоб помнили и знали, как возможно любить, как должно любить, как любили наши отцы и матери, как верили и ждали.
Вот оно:
«Родная моя! Счастье моё светлое и теперь уже – недостижимое. Я знаю, что жить мне осталось несколько часов. Это - в самом лучшем случае. Не было бы и их, да лодка, подорвавшись на мине, легла на дно у берега, на небольшой глубине, и мы успели задраить люки отсека.
Нас здесь шесть человек. Как старший по воинскому званию, объявил, что беспорядков и паники, малодушия не допущу. Труса и истеричку пристрелю сразу же…
Ну, да не это главное. Главное в том, что я самый счастливый человек на Земле, так как мне было дано великое счастье – знать тебя, любить тебя, ждать и верить.
И я знаю, что всем своим сердцем любила меня и ты, светлая моя.
Я верю, родная, что закончится эта война нашей победой, Великой нашей Победой. Разве может враг одолеть нашу любовь?
Нет такой силы, чтобы её победить.
И я очень хочу, и верю в это, что так и будет – ты доживёшь до этого светлого дня и будешь счастливой.
Не печалься обо мне, моя хорошая. Останешься живой – найди хорошего парня, фронтовика, и выходи за него замуж.
Только знай, что больше жизни люблю тебя. И буду любить до последней минуты своей, до последнего удара сердца.
Знаешь, наивно, но думаю – а, может, свершится чудо, и мы каким-то образом останемся живы?
Тогда я бы не ждал конца войны, а тут же позвал тебя замуж.
Будь счастлива,
Твой Александр».
Уже через час я был в Балаклаве. Сидел на скамейке, у дома той, кому было адресовано это письмо, курил и всё не мог зайти в подъезд.
А через десять-пятнадцать минут из подъезда вышла Она, вся в чёрном – костюме и старинной шали, с кистями.
Села возле меня и без слёз, тихо сказала:
– А я, сынок, почувствовала, когда увидела тебя, что с недоброй вестью ты ко мне сегодня…
– Да, уважаемая Галина Ивановна, это так.
И я молча протянул ей планшетку, которую она прижала к груди и только после этого из её глаз полились слёзы. Я кратко рассказал ей об обстоятельствах, при которых было найдено это святое для неё письмо и планшетка.
– Саша, Сашенька… как же ты, родной мой? А я ведь всю жизнь тебя ждала… И – верила, что мы встретимся… а ты – рядом совсем, такую мученическую смерть принял…
Сдержалась и при мне письмо, адресованное ей, читать не стала.
– Я знаю, сынок, что он мог написать мне… Хорошо знаю…
Я дотронулся до её руки:
– Галина Ивановна, в воскресенье, на Аллее Героев в Севастополе, будут захоронены останки капитан-лейтенанта Ильичёва и его боевых товарищей, с которыми он и встретил свой последний час на подводной лодке.
– Ишь, – мягко улыбнулась она, – а я его только лейтенантом помню… Капитан-лейтенантом стал…
И она, как о чём-то оговоренном ранее, просто сказала:
– Ты, уж, сынок, заедь за мной. У меня нет ближе и роднее тебя. А сама – я не выдержу этот день… Этого испытания…
– А сейчас, прости, в церковь схожу. Сама. Давно уже не была там. А сегодня – надо. Не провожай меня…
И она, тихонько, постарев на многие годы, пошаркала в сторону Храма, откуда, вдруг, ударили колокола и их звон поплыл над притихшим городом и такой красивой бухтой, заполненной, до отказа, всевозможными катерами и лодками.
***
Что может быть страшнее,
когда бывшие отступники
объявляются властью,
в оправдание собственной
неразборчивости,
сегодняшними
провидцами и совестью нации?
Так и хочется спросить – какой нации?
И. Владиславлев
НЕОЖИДАННЫЙ СОБЕСЕДНИК
Словоохотливый старичок, на набережной Ялты, мне сразу очень понравился.
Он был не шумным, в беседу вступал не с каждым, а лишь с тем, кто проявлял к нему неподдельный интерес