Крымские истории
Шрифт:
– Как я счастлива, спасибо, мой родной, – сказала она, возвращая мне удостоверение и крепко, при этом, меня поцеловала.
И тут же скрылась за поворотом…
Я, выехав на пустынный берег моря, не себя ради, о себе я не думал, а лишь для безопасности сестры и её семейства, сжёг всю одежду, в которой был, выкупался в море и переодевшись в спортивный костюм, который был у меня всегда в машине, перед этим сдёрнув со своего сидения чехол и отправив его на костёр, неспешно поехал, обратно в Севастополь.
Сестра
А назавтра, безжалостная и суровая судьба, мало считающаяся с нами и нашими желаниями, внесла во всю эту историю свои коррективы.
Телеграммой, за подписью начальника Генерального штаба, я был отозван из отпуска и тут же улетел в Афганистан.
И жалел, и сокрушался об одном, что она, моё нежданное счастье и моя судьба, это я теперь уже знал точно, не взяла мой телефон.
Иным путём я известить её не мог и лишь попросил сестру, она работала в республиканской клинике, известить по медицинским каналам, в посёлке прокажённых, под Ласпи, Марину, учительницу, что я срочно улетел на службу. И непременно передать, что, как только завершится моя командировка, я сразу приеду за ней.
Я так и сказал сестре – за ней, а не к ней.
Сестра, в ужасе, посмотрела на меня и я даже не знаю до сих пор, выполнила ли она моё поручение и мою просьбу.
В недобрые дни, в сей раз, я появился в Афганистане. Уже в пятый раз.
Дивизия, с должности комдива которой я был назначен первым заместителем командующего армией, понесла тяжёлые потери в Хостинской операции. И начальник Генерального штаба, глубокочтимый мною Михаил Петрович Калейников, в беседе со мною сказал прямо, как он это делал всегда:
– Выправишь положение – командующим армией пойдёшь. С министром я это оговорил. Вот директива о твоих полномочиях. Комдива, твоего преемника, мы от должности отстранили, идёт следствие. Дивизию я подчиняю себе напрямую, минуя Громадова.
Перехватив мою улыбку, он как-то ворчливо, так не говорил никогда со мной, сказал:
– А ты не радуйся, думаешь, легче будет? Я с тебя спрошу за всё.
И уже по-отечески, тепло и сердечно завершил:
– Главное, восстанови веру у людей, это самое главное. Видишь, до чего дожил твой преемник, слава Богу, что хоть не ты его рекомендовал: чтобы скрыть следы преступления – торговлю оружием и боеприпасами с бандитами, представил к орденам шестерых своих мерзавцев, которые, за делёжкой денег, перестреляли друг друга. Героев из них сделал Барыкин, да и хотел спрятаться за академию Генерального штаба,
Затянулся сигаретой и продолжил, пододвинув пачку ко мне:
– Поэтому разгребать тебе придётся много неблаговидных поступков, но там ещё много офицеров, которые были с тобой и я верю, что ты справишься. Люди всегда шли за тобой и верили тебе.
Уже через два часа я был в самолёте…
Три месяца изнуряющего труда принесли свои результаты. Положение дел в дивизии было выправлено, заслуживающие того мерзавцы преданы в руки армейского правосудия, не остался в стороне и сам главный виновник позорнейшего преступления, был отчислен из академии Генерального штаба и осужден.
Михаил Петрович, святая душа, добился отмены указов президента о награждении лихоимцев и преступников.
И я стал собираться домой, надеясь, что больше в этот край уже не попаду. Даже получил известие, что новый комдив уже назначен и через несколько дней прилетит в дивизию. Да и начинался вывод наших войск из Афганистана.
В добром расположении духа я летел в Джелалабад, проститься с моим другом и старинным товарищем Львом Рохлиным, который там командовал мотострелковой бригадой.
К слову, пострадал за Барыкина не будучи ни в чём виноватым, но был снят с должности первого заместителя комдива и назначен на бригаду. Вроде бы, сильно и не обидели, должность равноценная, но всё же – следок какой-то двусмысленности – так и остался. И дорога на дивизию, которой он заслуживал, была ему закрыта. И только уже после Афганистана помилуют и он станет командиром Гянжинской дивизии в Закавказье, в буремном в ту пору Азербайджане.
Ну, да это к слову…
Удара я не почувствовал, но вертолёт как-то взвыл двигателями и стал стремительно заваливаться вправо.
– Всё, – спокойно сказал пожилой механик, с которым мы только что разговаривали, – отлетались, товарищ генерал…
Через несколько секунд – раздался взрыв, затем в подбитый вертолёт ударила тугая струя пуль из крупнокалиберного пулемёта, а больше я ничего не помнил…
Долгое время был в небытии. Но и в этот раз судьба была милостивой ко мне. Врачи, а может моё стремление к Ней, к Марине, свершили чудо и я стал медленно выздоравливать.
Правда, не верил и сам, придя в чувство, что с момента моего ранения минуло целых пять месяцев…
Вскоре был переправлен, бортом, в Москву и довершал лечение в госпитале имени Бурденко, в Лефортово.
Долго не мог ходить. И как только стал на ноги, попросил путёвку в Крым, в санаторий и в тот же день улетел к родным для меня местам.
Именно из Крыма я ушёл в военное училище, там же упокоились мои родители, завершив, до срока – умерли ещё совсем не старыми – все свои дела на этой земле. Тут же, в Симферополе, жили мои две младшие сестры.
Но, конечно, не это в эти дни было главным. Моё сердце рвалось к Марине и только её, единственную, я хотел видеть и объяснить ей причину моего такого долгого молчания.