Крымские истории
Шрифт:
Эту историю знал в городке каждый и приезжим землякам рассказывал не так, как ведают из ряда вон выходящие приключения, события, а с болью и глубокой личной горечью.
Все его понимали, жалели и… не судили.
И был он для всех жителей городка родным и желанным и тем острее пронзала всех эта боль – в пересказах и, непременных при этом – искажениях, добавлениях, страстях – всего его многочисленного и дружного родства.
Только сестёр было три, да брат старший.
И вот эту историю мы и попробуем поведать
***
Он застрелил её на глазах у всех. Прямо в палате госпиталя.
Не картинно, как это делают паяцы, стараясь устрашить и заставить каяться ту, из-за которой и идут на этот роковой шаг, а избавляя её от греха великого, предательства и ответственности за его судьбу и его детей и, особенно, от ненависти, унижающей презрительной жалости и лжи.
***
Их счастью завидовали все. И только одна старенькая бабушка, которая его любила сильнее, чем даже своих детей, осеняла его в спину, когда уходил, крестным знаменем и шептала уже совсем вылинявшими от старости губами, в глубоких поперечных морщинах:
– Господи! Сохрани и помилуй его, дитя моё святое. Сердцем чувствую, не к добру эта любовь. Не принесёт она ему счастья.
И тяжело вздыхала при этом:
– Не для доброй судьбы Господь её послал, не сможет она нести крест жены в скромности и послушании, бродит дурная кровь, не скоро перегорит… и угомонится.
И, когда старенькая Анна Романовна случайно, у самого берега моря, встретила её с каким-то приезжим поздним вечером, в почти расстёгнутом халатике, полыхающую дурной страстью, не побоялась, подошла по утру и, глядя ей прямо в глаза, сказала:
– Не мути родник-то, оставь ты его, голубиную душу. Ты ведь и себе не даёшь отчёта – зачем он тебе?
Нехорошо засмеялась та, презрительно измерила тяжёлым взглядом бабушку, да и сквозь смешок, похотливый и подленький, процедила сквозь зубы:
– Тебе, старая, от беспамятства что-то кажется-вержется. Помирать уже давно пора, а ты за мной по пятам волочишься, вынюхиваешь всё. Всё печёшься – за своего любимца. Кто тебе поверит?
И очень зло, переходя на визг, довершила:
– А будешь лаять, как шавка шелудивая, дверь в доме подопру и спалю, запомни. Иди отсюда, чтоб я тебя больше и не встречала.
Бабушка попыталась переговорить с ним, но он только отмахнулся и сказал:
– Ба, родная моя, ты не видишь, ты не знаешь, что только она и есть моя судьба. Иной не надо, да и не приму я иной.
И было отчего – ему, молодому в ту пору лейтенанту, утратить голову – иссиня-чёрные волосы, в красивой причёске, придавали её лицу некую отстранённость от окружающих, а глаза – карие, с длинными густыми ресницами, словно просвечивали всех насквозь, и трудно было скрыть от них что-то потаённое, лежащее на дне души.
И
И ему она сказала «Да!» только потому, что он прельстил её столицей, куда он был распределён, как окончивший училище с золотой медалью.
Правда, не сказал, что ролью этой тяготился уже сразу и намеревался проситься туда, куда убыли его самые близкие друзья – в 40-ю армию, которая исходила кровью на отрогах Гиндукуша и перевалах Хосты, в мятежном Кандагаре и переходящем из рук в руки Джелалабаде.
Он чувствовал себя дезертиром и видел глаза друзей, в которых – нет, осуждения не было, но была какая-то укоризна и непонимание его, кого они так полюбили за годы учёбы, кто был их совестью, кому они норовили подражать и за кем всегда шли, твёрдо зная, что он никогда не поступится честью и никогда не предаст, не пойдёт против совести, а уж тем более – не допустит попрания достоинства, как своего, так и тех, кто шёл за ним вослед.
И он, никому не говоря ни слова, а в первую очередь – ей, ещё в отпуске написал письмо Министру обороны, в котором просил направить его служить туда, где, как он считал, только и должно быть настоящему офицеру.
В столичной дивизии, после отпуска, молодую пару встретили радушно, сразу же отвели уютную комнату в общежитии и, что уж совсем невероятно, сразу же определили её на работу в окружной Дом офицеров методистом по кружковой работе.
Она была счастлива.
Это была та жизнь, о которой она мечтала.
Выросшая в провинциальном городке, который он почитал за самый лучший в мире, она тяготилась этим. Она была убеждена, что только в столице могут расцвести её, более чем скромные дарования. Конечно, по её убеждению, они были выше и дерзновенней, нежели на самом деле.
А здесь – столица, её блеск, зазывные рекламы театров, концертных залов, ресторанов.
Но он, уже в первые дни, этот порыв её остудил и твёрдо ей заявил, что для него на первом месте стоит служба. И пока он не выведет свой взвод в лучшие – ни о каких театрах и речи быть не может.
После этого разговора она более не поднимала эту тему.
Она просто стала себя вести так, как считала нужным. Ему же говорила, что навалилось много работы, надо переучиваться, пополнять недостающие знания.
Спокойно, без истерик, вынесла известие о его назначении для прохождения дальнейшей службы в 108-ю Баграмскую дивизию, в истекающий кровью Афганистан.
Более того, даже заявила:
– Вот и хорошо, пока молодой – пройдёшь и это испытание. А там – академия. Поезжай спокойно и знай, что я буду тебя ждать. Всё будет хорошо. Я верю в это. И знаю, что всё обойдётся.
И судьба его действительно хранила. А два ранения, одно из которых очень тяжёлое – в особый счёт им не принимались.