Крымские истории
Шрифт:
Да и минуло ведь – более тридцати лет с той поры, когда он был здесь последний раз.
Густая борода, совершенно седая, усы, скрывали страшные шрамы на его лице, а дорогая богатая одежда свидетельствовала о том, что её обладатель – не опустившийся «бомж», а человек состоятельный и независимый ни от кого.
Он не стал выжидать у калитки и сразу же надавил кнопку звонка.
На крыльцо вышла яркая, ещё молодая, но замученная какими-то обстоятельствами женщина и направилась к калитке:
– Вам кого?
– Простите,
Женщина грустно улыбнулась и, помедлив, тихо ответила:
– Опоздали Вы, на много лет. Никого не осталось в живых. И тётушка, я её дальняя племянница, умерла, и её приёмная дочь, по-моему, Галиной, да, Галиной Крыловой звали, страшно болела после ранения, тяжёлого, которое она получила в Фергане или Оше – не помню уже.
– И только её дочь живёт где-то на Кубани, туда замуж вышла. Простите, но больше мне ничего о её судьбе не известно.
Он, поблагодарив эту милую женщину, которая так внимательно вглядывалась в его лицо, словно силилась узнать в нём кого-то знакомого и медленно пошёл в сторону набережной.
Она тоже стала неузнаваемой, везде стояли автомобили, уже не те, советские, а почти все, поголовно – зарубежные и их водители предлагали «почти даром» отвезти туда, куда душе будет угодно. Он, выбрав просторную чёрную «ауди», сказал водителю:
– В Никитский сад. Там подождёшь меня. Вот – залог, – и протянул тому такую сумму денег, которых он и за месяц не мог заработать.
Таксист услужливо и торопливо ответил:
– Как Вам будет угодно. Видно, что Вы – не местный. И я, если нужно, готов Вам служить.
Минут через двадцать они уже были у верхних ворот Никитского сада.
Только здесь он дал волю своим чувствам, сел в кресло в ресторанчике, попросил бокал коньяку и выпив его залпом, горестно застыл в оцепенении.
«Я, только один я, виновен в её смерти. Господи, что же я наделал? Сам себя обворовал, её несчастной сделал. И она даже не узнала, почему я исчез из её жизни».
Скупые слёзы скатывались по его щекам, а он их даже не вытирал.
Расплатившись за коньяк, жадно закурил и побрёл по знакомым дорожкам сада.
Ничего здесь не изменилось за эти долгие годы.
Так же буйствовала зелень, но его ноги, непроизвольно, несли его, сами, к бамбуковой роще.
И дойдя до неё, он чуть не вскрикнул от боли – опёршись на перила мостка, перед рощей, стояла обворожительная молодая женщина, тридцати с небольшим лет. Рядом с ней, деловито и упорно что-то передвигали два очаровательных мальчика – одному было лет восемь, а второй был ещё совсем маленьким, двух-трёхлетним, не больше.
Он, не помня себя, взбежал по ступенькам мостка и схватив молодую женщину за плечи, простонал:
– Галя, Галя, родная моя, это я! Ты не узнаёшь меня?
И женщина, удивительно похожая на мать статью и на него – лицом, в ту далёкую пору, просто и тихо ответила:
–
Мальчики, два очаровательных его внука, с серьёзными лицами смотрели на него и, словно понимая, что происходит в его душе, поочерёдно протягивали ему конфеты, а младший при этом говорил:
– Возьми! Нам нисколечко не жалко, только не плачь. Разве мальчики плачут? Нам мама говорит, что мужчины никогда не плачут. Ни от какой боли.
Ему не хватало воздуха и он, медленно опустившись на колени, обнял своих внуков, которые затихли и не сторонились незнакомого им человека.
Знать, почувствовали их маленькие сердца, что этот человек так нуждался в их внимании и их тепле. В их помощи.
А дочь его – тихо стояла в стороне и с доброй улыбкой, со слезами на глазах, смотрела на трёх застывших мужчин – седого отца и своих, вмиг повзрослевших, сыновей.
***
Изумление чистотой чувства
в юности служит залогом его
долговечности и святой памяти
о том времени, когда мы были
лучше, когда нашу душу не
отягощал груз нажитых ошибок.
И. Владиславлев
ПОЛОНЕЗ ОГИНСКОГО
Как же я любил эту тихую улочку в затерянном старинном районе, что возле самой набережной, в Керчи.
И приезжая в этот город юности, я всегда приходил сюда, и часами бродил вдоль набережной, поднимался на самую вершину Митридата и, прислонившись спиной к нагретым за день камням, всё стоял и стоял в ожидании, что услышу, как и в то далёкое время, волшебные звуки рояля.
Щемило душу от этих пронзительных звуков и мне всегда казалось, что так грустно и так чувственно – полонез Огинского не звучал никогда, сколько бы раз я его ни слушал…
Воспоминания нахлынули тёплой волной и я, давно уже встретивший свою позднюю осень жизни, дорожил ими и никак не хотел, чтобы они прерывались и отпускали моё сердце, да и всю мою душу из под своего влияния.
Как же давно это было! Даже не верится, что от тех далёких дней минула целая жизнь.
***
Нас, сорванцов из детдома, возили в школу на окраину Керчи. Своей школы в детдоме не было и учительский коллектив городской школы, скрепя сердце, вынужден был терпеть наше присутствие в этом очень приличном и старом учебном заведении.
Я сразу заметил миниатюрную, необычайной красоты девочку.
Аккуратно подстриженная головка, с иссиня-чёрными волосами, украшала и удивительно дополняла её стройную фигурку.