Крымский Джокер
Шрифт:
Читал, курил, жрал… Только что не дрочил — время, сам знаешь, тянется в таких случаях как слюна с хорошего будуна. Но ни после четырёх, ни после пяти ничего не решилось. Я, понятно, вспылил. Но мне вежливо объяснили, что криком ничего не добьёшься. И предложили уебнуть по-хорошему, и опять ждать.
Что я и сделал. На обратном пути заехал на СТО и встретил мастера. Он сказал, что нужных мне брызговиков не было. Но и денег моих у него пока нет — он, видите ли, поистратился на авторынке. Предложил подождать. Я снова вспылил. Но и он мне пояснил, что орать
На следующий день, не выспавшись от злости, я поехал в Симферополь за видеокассетами для своего салона.
И здесь (клянусь всей выручкой за всю жизнь — не вру!) произошло вот что.
Около села Родникового меня обогнала маленькая машинка, типа «хонды» или «ниссана» двудверного. Старенькая. Совершенно мне не знакомая. И на её грязном заднем стекле большими буквами детской рукой были выведены слова: «ТОЛСТЫЙ ЛОХ».
Мать честная!!!
Я чуть не сошёл с дистанции…
Мало того — ситуация на трассе была такова, что до самого тоннеля, который возле Симферополя, я не мог её обогнать. И пришлось мне всё время перечитывать кошмарную фразу, так нелестно меня характеризующую.
А ты говоришь: пруха-непруха…
Правда, на следующий день всё стало быстро выравниваться. И нож консервный поменял на нормальный. И видеокарту новую выдали. И мастер отдал с извинениями мои бабки.
Но тем не менее… Вот такая история.
Витек за рулём тихо давился от смеха:
— Чувак… такое захочешь — не придумаешь! «Толстый лох!» Не, — ну что, в натуре, так и написано было? Ну уморил, бродяга!
Толстый тоже немного посмеялся за компанию. А потом с интересом спросил:
— Слышь, дядя? А что ты там плёл в кафе, что желтуха — это дар божий? Я что-то не вкурил до конца тему…
Витька громко щёлкнул пальцами:
— Да просто всё, Толстяк. Просто ты бухаешь, жрёшь всякую херню, пьёшь воду из-под крана с будуна, а тут в расцвете лет — динь — дилинь — звоночек с того света. Типа, стоять — бояться, мохнатый! И по печени тебя — хрясь! И вот ты уже водичку кипятить начинаешь.
На свининку опасливо поглядываешь. Да и с бухалом — сам же говорил — не то уже…
— Ну, в принципе, я согласен, — задумчиво ответил Володя. — Я ведь как с первого курса начал подливать шар, так и всю дорогу гасил как глухонемой. Но после желтухи попустился — это точно.
— А ты в каком году закончил нашу богадельню? — спросил Витька, включив омыватель стёкол.
Толстый недовольно посмотрел на плохо работающий дворник и пробурчал:
— В девяносто первом. Потом покорячился три месяца на заводе как бы инженером, и, после двух первых невыплат зарплат, дунул в Польшу за турецкими свитерами.
— А бухать в школе начал? Или в универе? Ты что-то там про ваш прикольный колхоз плёл, как вы там упивались в сиську. Расскажи — уж больно весело у тебя получается, чел!
— Виктор ободряюще глянул на друга, и заметил:
— И как мы с тобой в универе не встретились — ума не приложу!
Володя расслабился, и откинувшись на
— Только ты главное на дорогу смотри. А то будет нам колхоз… С чего же там у меня всё начиналось?
«…Было это давненько…В один из пасмурных дней июня я сел на унитаз с одной единственной целью — прочитать программу для поступающих в вузы. А надо сказать, что я был очень способный в средней школе. Я успевал участвовать в общественной и в общеобразовательной жизни родной школы только по одной единственной причине это не стоило мне большого труда.
И поэтому, получив лишь одну четвёрку по физической культуре в аттестате, я был весьма самоуверен. Так вот — в конце июня я зашёл в клозет с программой для абитуриентов, чтобы сделать свой выбор. Сделать выбор своей дальнейшей судьбы и профессии, если угодно. После десяти лет нормальной учёбы я имел на это полное право, и сиденье унитаза показалось мне достойным местом для такого важного решения.
И я его сделал.
Заметив, что программа по математике занимает всего две страницы, (в отличие от программ по истории, биологии в пять страниц и более) я решился. И в течение недели подал свой почти отличный аттестат в Симферопольский университет на факультет математики.
Меня приняли. Приняли, и всё тут. Может потом жалели они, может быть немного сомневался и я — теперь это не важно.
Одним словом, первого сентября одна тысяча … года, среди студентов, принимавших клятву на верность университету, стоял и я, слабо понимая текст, но отчаянно шевеля губами:
«…как советский студент обязуюсь высоко нести знамя науки, и хранить честь и достоинство … служить истине и не забывать о товарищах…»
О, как я был молод и наивен! Я нравился только сам себе, своей маме, ну и, может, ещё кому-нибудь, там, далеко на небе. Там высоко, наверное, тоже кто-то шевелил губами, и вторил: «обязуюсь служить…» Смешно. Но игра есть игра. И клятва была произнесена.
А потом меня поселили в студенческое общежитие в комнату за номером двести тридцать восемь.
Боже, сколько там было блевотины, когда я впервые переступил порог своего будущего жилища! И выбитое окно. И ободранные обои. И вышибленная дверца у шкафчика для верхней одежды. Мы с мамой всё это вымыли дочиста, постелили мою кровать и прикрыли разбитое окно одеялом. И потом, я, проводив её на автобус, пообещал, что со мной всё будет в порядке. И остался один. В огромном, как мне тогда казалось, взрослом мире.