Крыса в чужом подвале
Шрифт:
Мертвяков стаскивали все жители замка. Кого сразу в болото скинули и возится нечего, золотоплечих рубак сложили в церкви, отпевать. Много их, скамьи вынесли, пол устлали, ноге негде ступить.
Руджери долго не уходил со стены. Бродил, что слепой. То на перила наткнется, то станет перед дверью в башню и стоит. Вроде как заблудился. В эти минуты, когда тишина выматывает едва ли не более чем ор боя, он честно признал - защищать замок некому. Выстави всех, пригони слуг, кухарей, сапожников, инвалидов, стариков, малых детей всех дыр не закроешь.
Костас
Из кузни вышел Тод. Из под руки глянул в высь. В вечернем небе полно низких туч. Нет-нет полыхнет молния и прилетит дальний отголосок грома. Оружейник покачал головой. Наделает грязи. Еще эта не просохла!
Тод недовольно покосился на Костаса. Еще бы штаны снял! Расселся…
– Сделал, - протягивает он заказ Костасу.
Тот не спеша берет арарэ в руки, рассматривает, словно ищет изъян, взвешивает в руке не легок ли?
Оружие без изъяна. Все как и оговорено. Удлиненный баллок с железным шаром вместо гарды. На острие клинка серо-черный наконечник. Костас трет наконечник. Металл приобретает черный лоснящийся оттенок.
– Хорошая работа, - кивает он.
– Сколько должен?
– Потом поглядим, - ответил оружейник и ушел к себе.
Никто не знает, что стоило капитану уговорить бэну Эйрис, согласится бросить рейнху строфиум. Говорил он много и долго. Пытаясь красноречием втемяшить в голову фрайхи единственность выхода из создавшейся ситуации. Поняла она или нет, но просила один день. Один день.
Закончилась встреча скандалом. Сдернула Эйрис ди Бортэ в гневе со стола скатерть. Дорогой фарфор в дребезги, серебро раскатилось по углам, кубок золотой смяла ножкой. Хлопнула дверью, во всем доме услышали.
Поздно вечером Руджери нашел Костаса сообщить.
– Она сделает.
Капитана самого от ярости колотит. Почернел от злости, что головешка горелая.
Вся недосказанность осталась за словами. Понять их не сложно.
Костас дождался пока капитан уйдет и отправился в казарму. Отыскал здоровяка Миба.
– Заработать хочешь?
– Скока?
– оторвался тот от поглощения сыра. Ел без хлеба, через силу, впрок.
Миб славный придурковатый парень, но имел два недостатка. Жаден до еды и до денег. Первый еще можно оправдать, в детстве много голодал и побирался. Случалось, воровал. За что был клеймен. Несмотря на малолетство, лет десять ему было, клеймо ножом по живому срезал. А вот второй? Непросто жаден! Трясучка одолевает при виде самой завалящей монетки. Медный фолл в чужих руках вызывает в нем жгучую зависть. Заполучив же денежку, он сияет и радуется. Чуть ли не разговаривает с ней.
– Триенс получишь, - пообещал Костас.
– А чего делать?
– озирается Миб. Предложи Костас свернуть
Костас объяснил, что от него требуется. Миб сообразил быстро. Насчет денег он соображал как надо.
– А не обманешь?
– Деньги при мне будут, - сказал ему Костас.
– Сразу отдам.
Миб кивнул. Да за свои, он кого хочешь голыми руками удавит.
Костас вышел из казармы. Он так и не смог себя заставить, хотя в общем-то и не заставлял жить в них. Теперь же когда три четверти лежанок пустовало и вовсе не имело смысла, там находится. Такое ощущение, что в камере смертников оказался и твоя очередь ныне идти в расход чуть ли не первым.
Постояв на крыльце, спустился во двор. Куда пойти? На стену. Куда еще. Его странную прихоть приняли спокойно. Нервы у человека. Кто жрет без меры страх заедает, кто пьет до беспамятства, а этот на стене судьбу свою караулит.
Из темноты к нему метнулась девичья силуэт. Он узнал прачку. Девушка схватила его за руку и потянула за собой. Прижалась спиной к стене.
– Ты чего такой осторожный? Думаешь, я с Керстеном путаюсь? Нужен он мне! Один раз только и потанцевали.
Её теплые руки скользнули ему под куртку, губы потянулись поцеловать. Костас ответил поцелуем за мочку уха.
– Меня Иера зовут. Я у фрайхи в доме. Прачкой, - тяжело задышала она.
– А тебя? Тебя как?
Костас хотел ответить, но осекся. В кровь черным ядом сочилось забытое прошлое. Чернее этой беспокойной холодной ночи накрывшей замок.
– Ну, что ты миленький? Что ты?
Рука Иеры сунулась за пояс, за вязки брагетта. Не ощущая твердости, прерывисто заговорила.
– Я помогу… Помогу…, - и опустилась вниз.
Костас подхватил её.
– Потом… не сейчас… нельзя… сейчас…
Жарко поцеловал в губы, чувствуя, как она дрожит от желания. Затем развернулся и пошел прочь. Сердце громко стучало, дышал часто, очищая кровь, проясняя сознание.
Всю ночь дул сильный ветер, не позволив дождю добраться до замка.
Утро выдалось погожим. Солнце вставало за лесом, золотило крышу донжона, зубцы стены и башен, прибивало туман к поверхности болота. В разрывах тумана блестят полыньи черной не живой грязи. Люди радовались солнышку и хорошему деньку. Чего не порадоваться. Вдруг он последний в твоей и без того не долгой жизни. И склюют тебя вороны. Или вон вонючая топь сожрет.
Было у людей хорошее настроение, но при виде поднимавшейся по лестнице фрайхи, пропало. Личико у бедняжки?!! У императорского палача приветливей. В сжатых пальцах стиснут строфиум, белая плотная лента в жемчужной вышивке оберегов-символов.
В лагере движение. В сопровождение герольда, трубача, знаменосца и доместикия, рейнх Венсон выступил к замку принимать сдачу. Из далека углядел фрайху Эйрис на галереи надвратной башни. Молодым козликом проскакал рейнх по доскам и подбоченись, встал под башней. Улыбался. Ну, разве можно его не любить?!