Ксеноцид
Шрифт:
— Вовсе нет, — запротестовал Эндер. — Если же ты сделаешь что-либо в этом роде, это ее убьет.
— Маму? Она слишком черствая, чтобы умереть.
— Нет. Сейчас она совершенно беззащитная, и каждый удар может ее сломать. Не тело… Ее… веру. Надежду. Не давай ей поводов подозревать, будто ты ее бросаешь.
— Это твое сознательное решение? — Эла раздраженно поглядела на отчима. — Или же это вышло само собой?
— О чем ты говоришь?
— Мама как раз сказала тебе нечто, что должно было бы привести тебя в бешенство, ранить… что угодно. А ты только сидишь и думаешь,
— Эла, если бы ты, того не желая, убила голыми руками двух человек, то либо научилась бы держать себя в руках, либо утратила бы свою людскую сущность.
— И ты это сделал?
— Да. — На какое-то мгновение ему показалось, что девушка шокирована.
— Тебе кажется, будто ты и сейчас на это способен?
— Возможно.
— Это хорошо. Эта способность может пригодиться, когда тут все пойдет кувырком.
И она рассмеялась. Это была всего лишь шутка. Эндер почувствовал себя легче. Он тоже рассмеялся с нею, но слабо.
— Я пойду к маме, — объявила девушка. — Но не потому, что ты так сказал. И не по тем причинам, о которых говорил.
— Великолепно. Просто пойди.
— И тебе не хочется узнать, почему мне хочется быть рядом с ней?
— Я уже и так знаю.
— Ну конечно. Это я тебя запутывала. Ты все знаешь.
— Ты пойдешь к своей матери, поскольку это самый болезненный поступок, который возможен в данное время.
— В твоей версии это звучит просто отвратительно.
— Добрый поступок приносит больше всего боли. Самое неприятное задание. Самое тяжкое бремя.
— Следовательно, Эла — мученица? Ты так скажешь, когда будешь говорить о моей смерти?
— Если бы мне хотелось говорить о твоей смерти, пришлось бы все это записать на пленку. Я намереваюсь умереть гораздо раньше тебя.
— Выходит, ты не покинешь Лузитании?
— Ну конечно же, нет.
— Даже если мама тебя выгонит?
— Она не может. Для развода нет никаких оснований. Епископ Перегрино знает нас достаточно хорошо, чтобы высмеять прошение о признании брака недействительным в связи с отсутствием понимания.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Я выбрал эту планету в качестве собственного дома, — заявил Эндер. — Довольно уже фальшивого бессмертия из-за растяжения времени. Я покончил с гонками по космосу и уже никогда не взлечу с поверхности Лузитании.
— Даже если придется погибнуть? Даже если сюда прилетит флот?
— Если смогут улететь все, тогда улечу и я. Но это я погашу свет и закрою двери.
Эла подбежала к нему, поцеловала в щеку и обняла, но только на миг. После этого она исчезла за дверью, и Эндер вновь остался сам.
Я ошибался по отношению к Новинье, размышлял он. Она ревновала не к Валентине. Все дело в Джейн. Столько лет она глядела, как я разговариваю про себя, как говорю вещи, которые она сама никогда не услышит, как слушаю слова, которые она сама никогда не скажет. Я утратил ее доверие и даже не заметил, как его теряю.
И даже сейчас ему приходилось проговаривать все это про себя. Ему приходилось обращаться к Джейн по привычке,
— Я тебя предупреждала.
По-видимому, так оно и есть, беззвучно признался он.
— Ты не верил, что я понимаю людей.
Ты учишься.
— А ведь она права, знаешь? Ты стал моей марионеткой. Все время я управляю тобой. Уже много лет у тебя не было ни единой собственной мысли.
— Заткнись, — шепнул он. — У меня сейчас нет настроения.
— Эндер, — сказала она. — Если ты считаешь, будто это поможет тебе сохранить Новинью, убери камень. Я не буду сожалеть.
— Я буду..
— Я соврала. Мне тоже будет жалко и обидно. Только не надо колебаться, если придется сделать так, чтобы не потерять ее.
— Спасибо. — Эндер вздохнул. — Только мне будет трудно удержать того, кого я, скорее всего, уже потерял.
— Когда Квимо вернется, все будет хорошо.
Вот это правда, думал Эндер. Правда.
Молю тебя, Боже, да будет милость твоя над отцом Эстеваньо.
Они знали, что приближается отец Эстеваньо. Pequeninos всегда знали. Отцовские деревья все передавали друг другу. Не существовало никаких секретов. Что вовсе не означает, будто они этого желали. Случалось, что какое-нибудь дерево хотело удержать что-либо в тайне или же солгать. Но, практически, они ничего не делали в одиночку. У отцовских деревьев не было личного опыта. Если какое-либо из них желало что-то сохранить для себя, рядом имелось другое, которое думало иначе. Леса всегда действовали совместно, но состояли они из отдельных индивидуумов. Потому-то известия и передавались из одного леса в другой, какими бы не были желания отдельных деревьев.
Квимо знал, что это-то его и защищает. Ведь, хотя Поджигатель и был кровожадным сукиным сыном — правда, по отношению к поросятам-pequeninos этот термин и терял свое значение — он не мог нанести вреда отцу Эстеваньо, не убедив поначалу братьев из собственного леса, чтобы те исполнили его требование. А если бы он даже так и сделал, какое-то другое дерево из леса обязательно узнало об этом и передало другим. Это дерево стало бы свидетелем. Если бы Поджигатель захотел нарушить присягу, данную всеми отцовскими деревьями тридцать лет назад, когда Эндрю Виггин перенес Человека в третью жизнь, он не смог бы сделать этого тайно. Весь мир узнал бы, что поджигатель клятвопреступник. А это ужасный позор. Тогда какая бы жена позволила бы братьям принести мать к нему? До конца своих дней он не родил бы ни единого потомка.
Квимо был в безопасности. Его могут не выслушать, но ничего плохого сделать тоже не смогут.
Но когда он наконец-то добрался до леса Поджигателя, терять времени на то, чтобы его слушать, никто не стал. Братья схватили человека, бросили на землю и потащили к Поджигателю.
— В этом не было никакой необходимости, — заявил Квимо. — Я сам к вам пришел.
Брат начал бить по стволу палками. Квимо вслушивался в изменчивую мелодию, когда Поджигатель формировал пустые пространства у себя внутри, формируя звуки в слова.