Ксеркс
Шрифт:
– Что с тобой? У тебя руки трясутся. И кто этот человек, сидящий позади надзирателя?
– Сеутес! — воскликнул Главкон, вздрогнув. — Сеутес, клянусь всеми богами, связанный словно преступник.
– Ага... — простонал привязанный к коню пленник. — Что я такого сделал, чтобы меня хватали и допрашивали как разбойника? Почему меня отрывают от чаши с вином и везут из таверны в Дафнах к этим благородным людям, словно на позорную казнь? Ма! Ма! Прикажите им развязать меня, хозяин Главкон!
– Спустите пленника на
– Серьёзное? — переспросил взволнованный атлет. — Я готов поручиться за Сеутеса... Он честный коринфянин и привёз в Афины на продажу тюки с шерстью...
– Ответь мне, Главкон, — строгим голосом вопросил Демарат, — передавал ли ты ему написанное тобой письмо в Аргос?
– Конечно.
– Ты признаешь это?
– Клянусь священным шакалом Египта... Почему ты сомневаешься в моём слове?
– Друзья, — драматическим тоном провозгласил Демарат, — прошу вас отметить, что Главкой признается в том, что использовал Сеутеса в качестве посыльного.
– Что ещё за дурацкие шутки?! — вскричал разозлившийся атлет.
– Если это шутка, то я, Демарат, буду радоваться ей больше всех. А теперь я требую, чтобы все последовали за мной.
Схватив за руку упирающегося Сеутеса, оратор направился в дом. Прочие последовали за ним, онемев от изумления. Кимон успел прийти в себя — настолько, что пошёл за всеми, впрочем не особенно уверенной поступью. Только когда Гермиона сошла с места, Демарат остановил её:
– Не ходи с нами. Там будет неприятный разговор.
– То, что услышит мой муж, услышу и я, — резко возразила она. — Только скажи, почему ты смотришь на Главкона такими злыми глазами?
– Я предупредил тебя, госпожа. И не вини меня, если услышишь кое-что неприятное для собственных ушей, — ответил Демарат, задвигая засов.
Единственный подвешенный к потолку светильник проливал скудный свет на участников сцены: скулящего пленника, побледневшего и напряжённого оратора и всех остальных, потрясённых происходящим. С металлом в голосе Демарат начал:
– А теперь, Сеутес, мы вынуждены обыскать тебя. Сперва дай мне письмо от Главкона.
Упитанный и невысокий коринфянин был облачен в спускавшуюся на бедра серую дорожную хламиду, голову его покрывала широкополая бурая шляпа, а на ногах были бурые сапоги. Руки его уже развязали. Покопавшись в поясе, он извлёк оттуда листок папируса, который Демарат немедленно передал Фемистоклу, сопроводив движение одним только словом: «Разверни».
Главкон покраснел.
– Демарат, ты, должно быть, сошёл с ума, если позволяешь себе вскрывать мои личные письма!
– Благо Афин выше чувств Главкона, — резким голосом возразил оратор. — А ты, Фемистокл, отметь, что Главкон не отрицает, что это его
– Не отрицаю! — вскричал разгневанный атлет. — Распечатывай, Фемистокл, и покончим с этой дурацкой комедией.
– Если только она не превратится в трагедию! — бросил Демарат. — Ну, что ты прочёл, Фемистокл?
– Любезное письмо с благодарностью Агеладу. — Старший государственный деятель нахмурился. — Главкон прав: ты или сошёл с ума, или стал жертвой дурацкой шутки... не твоей ли, Кимон?
– Я невинен, как дитя. Клянусь Стиксом. — Совершенно сбитый с толку молодой человек поскрёб в голове.
– Боюсь, что разбирательство ещё не закончилось, — возразил Демарат со зловещей неторопливостью. — А теперь трепещи, Сеутес. Нет ли при тебе другого письма?
– Нет! — простонал коринфянин. — Пожалейте меня, добрые господа. Я не делал ничего плохого. Отпустите меня.
– Возможно, — заявил обвинитель, — что ты являешься невольным сообщником или, по крайней мере, не понимаешь, что натворил... Я должен проверить швы твоей хламиды. Ничего нет. А в поясе? Тоже. Теперь сними шляпу. Пусто. Благословенна будь, Афина, если мои подозрения оказались беспочвенными. Однако долг перед Афинами и всей Элладой на первом месте. Ага! Теперь сапоги. Сними правый...
Оратор запустил руку внутрь сапога, потом встряхнул его.
– Снова пусто. Теперь левый... на всякий случай. Эй! А это что?
В наступившем напряжённом молчании он вытряхнул из сапога свиток папируса, скрученный и запечатанный. Свиток упал к ногам Фемистокла, пристально наблюдавшего за тем, что делает его помощник; государственный деятель нагнулся и подобрал его, но тут же выронил, словно раскалённый уголь.
– Печать! Печать! Пусть Зевс поразит меня, если я что-то понимаю.
Гермипп, молча следивший за происходящим, взял в руки зловещее письмо и горестно воскликнул:
– Это печать Главкона! Как она попала сюда?
– Главкон... — И без того жёсткий голос Демарата зазвенел, как сталь. — Как друг твоего детства, готовый ради тебя на всё, требую, чтобы ради любви ко мне ты посмотрел на эту печать.
– Я смотрю на неё. — Тут сердитый румянец на лице атлета сменился белизной. Главкону не нужно было дальнейших прелюдий, он понял, что вот-вот произойдёт нечто жуткое.
– Печать твоя?
– Моя... Две пляшущие лошади, а над ними крылатый Эрот. Но откуда взялось это письмо? Я не...
– Ради жизни и смерти, ради нашей былой дружбы прошу тебя, не запирайся более, но всё честно признай...
– Что я должен признать?
– То, что ты опозорил себя изменой, что встречался с персидским лазутчиком, что втайне беседовал с ним и в конце концов отослал это письмо кому-то из людей Ксеркса... Мне страшно читать его, мороз подирает по коже от мысли о том, что может содержаться в твоём послании.