Ксеркс
Шрифт:
– Посейдон с нами! С нами Афина! Эол за нас! Мы спасём Элладу!
Солнце разорвало пелену тумана. Весь морской простор покрыли искристые волны. Амейна велел поднимать паруса. Дул свежий ветер, вёсла превращались теперь в помощников. Люди смеялись, словно мальчишки, обнимали друг друга, плакали, словно девы, оставив труды на долю благословенного ветра и богов. Позади остался священный Делос, за ним Тенос, скоро восстали из моря вершины Андроса, а корабль летел между островов по волнам. Наконец утомлённый Гелиос опустился в закатные волны, окрасив их на прощание лучами своей славы. Наступила тьма, но ветер не стихал. Всю ночь на триере никто не спал. Штиль, ветер — какая разница. Всякий, у кого оставалось сил хотя бы на обол, вкладывал их в вёсла.
После полуночи Фемистокл и Главкон забрались в шаткую корзину, пристроенную над большим парусом.
– О, владыка Зевс, дай мне крылья, — принялся он молиться. — Дай мне крылья Икара. Научи летать и пошли наказать изменника и избавить Элладу от врагов... а после пусть я погибну, как сын Дедала. Я готов умереть.
Фемистокл коснулся его плеча:
– Проси не крыльев. — В голосе флотоводца не было той уверенности, которой он зажигал сердца мореходов. — Если нам суждено спасти нашу родину, мы спасём её. Если нас ждёт гибель, погибнем. «Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится » — так сказал Гектор Андромахе, и троянец был прав. Однако Элладу мы спасём. Зевс и Афина — великие боги. Не затем они увенчали нас славой при Саламине, чтобы тут же отобрать её. Мы спасём Элладу. И тем не менее я боюсь...
– Чего же?
– Того, что Фемистокл окажется не справедливым, а милосердным. Ах! Пожалей меня.
– Я понимаю... Демарат.
– Я молю богов о том, чтобы он бежал к персам или что бы Арес сразил его в битве. Иначе...
– Что же ты сделаешь?
Фемистокл стиснул руку молодого афинянина:
– Я докажу, что в Элладе не один лишь Аристид достоин прозвища Справедливый. Когда я был молод, мой наставник предсказывал мне большое будущее: «Фемистокл, из тебя не получится посредственного человека, ты будешь велик... Я не знаю, в добре или во зле, но великим ты станешь». Я всегда пробивался вперёд. Я везде процветал. Я выступил всей своей волей против власти Персии. Видит Зевс, победа уже близка. Однако олимпийцы требуют свою цену. И за спасение Эллады я должен отдать Демарата. Я любил его.
Оба замерли в молчании, прислушиваясь к песне вёсел, ударявших в торопливую воду. Наконец флотоводец опустил руку на плечо Главкона:
– Если всё пройдёт гладко, люди назовут меня спасителем Эллады. Я стану наравне с Солоном, Ликургом и Периандром, но за это приходится быть справедливым к другу. Дорогая цена.
Смешок вполне мог сойти за стон. Главкон молчал. Фемистокл ступил на лестницу:
– Я должен спуститься к людям. Сел бы и за весло, только мне никто не позволит.
Главкон остался в одиночестве. Вокруг была ночь звёзды, тёмный эфир, чёрная вода, — но ему не было одиноко. Он ощущал себя как на соревнованиях — перед последним броском к цели.
Предстояла новая схватка, ещё одно высшее напряжение сил и воли, а после будет триумф и отдых: Эллада, Афины, Гермиона. Прошлое вновь выплыло из снов: кораблекрушение, забвение в Сардах, Фермопилы, Саламин, муки, перенесённые на «Бозре». Близилось окончание приключения, о котором Главкон мечтал ещё в лодке, перед Саламином. Каким же оно окажется на самом деле? Атлет боялся задавать себе этот вопрос. Хватит и того, что скитаниям его приходит конец. Подобно Фемистоклу, он испытывал неколебимую уверенность в том, что измена должна быть наказана. Конечно, боги жестоки, но не настолько же, чтобы растоптать его в самом конце пути, много раз избавив от всяких обстоятельств. «Зевс никогда не творит чудес всуе». А разве не Зевс чудесным образом всё время спасал его от беды? Пословица сулила утешение.
Вдруг размышления его нарушил крик:
– Аттика, Аттика, радуйтесь, ликуйте!
На горизонте вырисовывались очертания афинской земли — «словно щит, парящий над туманными пучинами». Люди повскакали со скамеек, со смехом и слезами они обнимали друг друга, а свежий и ровный ветер гнал «Навзикаю»
Час сменялся новым часом, а они все продвигались вперёд. По правому борту отошёл назад низкий берег Эвбеи. Впереди показались Марафон и славная равнина возле него. Пролив делался уже, и потребовалось всё искусство кормчего, чтобы корабль избежал столкновения с подводными скалами. Но вот и Марафон остался позади. Триера обогнула последний мыс, и водный простор перед нею расширился. И все на корабле — даже самые слабые, поспешили как следует навалиться на вёсла, ибо до Оропа оставалась последняя сотня стадий, а там «Навзикая» могла закончить свой путь. Вновь запищала флейта келевста, выводившая лихорадочный ритм. Вёсла заходили чаще и чаще, помогая триере идти вперёд — вдоль песчаного берега аттической Диакрии. В проливе навстречу «Навзикае» попалась рыбацкая лодка: рыбаки глядели на летящее по волнам судно круглыми глазами.
– Битва была? — крикнул с высокого борта Амейна.
– Ещё нет. Мы из Стиры, что на Эвбее. Каждый день ожидаем эту новость. Обе армии стоят друг против друга.
– А где они?
– Возле Платей!
Других новостей не было. Рыбацкая лодчонка осталась качаться на волнах, разбегавшихся от кормы «Навзикаи», Фемистокл насупился, а Главкон принялся затягивать пояс. Платей... Сие означало, что гонцу придётся пересечь всю Беотию, надеясь, что Зевс удержит обе рати от сражения теперь, когда они стоят друг перед другом и когда Демарат с Ликоном стремятся побыстрей развязать его. Притихший корабль завершал свой далёкий путь. Запасные гребцы отодвигали обессилевших, как брёвна, и занимали их места. Фемистокл отправился вместе с Симонидом в каюту: им надлежало приготовить письма Аристиду и Павсанию, изложив в них горькую правду.
Вот наконец и гавань: горстка белёных домиков Оропа у самого берега, крохотная пристань и кучка селян, глазеющих с берега на огромный корабль. Приветствий не было, ибо страх перед саками [47] Мардония загнал в безопасные убежища всех, кроме самых бедных. Вёсла выскользнули из задубевших пальцев, якорь плюхнулся в зелёную воду, опустился на палубу парус. Оставаясь на скамьях, гребцы хватали ртами свежий воздух. Своё дело они сделали. Теперь всё остальное зависит от воли богов и быстроты ног человека, которого два дня назад они называли Главконом Предателем. Сияя благородной красотой, гонец вышел из каюты полуобнажённым: на голове круглая шапочка, на ногах высокие, до колен, зашнурованные охотничьи сапоги. На глазах всего экипажа Фемистокл поместил свиток с письмом в пояс Главкона и приблизил свои уста к его уху, давая последние наставления. Главкон протянул вперёд обе руки — правую Фемистоклу, левую Симониду. На воду спустили шлюпку, оказавшись у края воды, гонец остановился, обратив лицо к ясноликим богам Эллады: он просил у них силы и быстроты.
47
Саки– кочевые ираноязычные племена, родственные скифам.
– Да поможет тебе Аполлон! — дружно выкрикнули две сотни глоток.
Главкон помахал рукой и мгновение спустя уже скрылся за рощей маслин.
Экипаж «Навзикаи» знал, какое испытание предстояло выдержать их посланцу, однако многие полагали, что Главкону будет легче, чем им. Ведь он мог бежать и бежать, пока жизнь не покинет его, им же предстояло ждать...
Главкон оставил позади унылый Ороп после полудня.
День выдался жарким, впрочем, как водится в Греции, не слишком, и склоны холмов теребил ветерок. Небо над далёкими горами отливало густой синевой. Начинался месяц боэдромион. Поля — те, которые не сожгли всадники варваров, — успели пожухнуть за долгое лето. Там и сям что-то клевали огромные вороны, рыжие лисы выпрыгивали из кустов и пускались бежать несжатым полем в поисках более надёжного убежища. Главкон знал путь. Ему надлежало преодолеть три сотни и шестьдесят стадиев, и не по утоптанной дорожке гимнасия — по каменистым козьим тропам и бездорожью, не облегчавшим его задачи. Опыт не позволял Главкону растратить все силы в едином броске. Дорога была достаточно лёгкой, пока он бежал вдоль заросшего ивами Асопа, потока, разделявшего Аттику и Беотию. Однако к Танагре приближаться не стоило, и вскоре Главкон встретил на пути первые мрачные предупреждения.