Ксеркс
Шрифт:
Он вдруг вспомнил недавние события: муки, перенесённые на «Бозре», разорванные путы, встречу с Фемистоклом, бессонную ночь на триере. И вот он бежит теперь, как заяц перед сворой охотничьих собак. Не окажутся ли только напрасными все эти усилия?
– За Элладу! За Гермиону! — пробормотал сквозь запёкшиеся губы Главкон, и тут какой-то злоумышленный бог заставил его оступиться.
Споткнувшись о камень, Главкон упал, ударившись лицом и руками. Спустя мгновение он поднялся, но тут же осел на землю, ощутив острую боль в лодыжке. Он подвернул ногу. Какое-то мгновение атлет сидел неподвижно, стараясь отдышаться и стискивая зубы, чтобы боль не казалась такой острой.
– В моих руках судьба
Уже стемнело. Короткие южные сумерки заканчивались, и над Главконом горели последние золотые лучи. Атлет снова поднялся, чувствуя, как холодный пот выступил на его челе. В глазах потемнело, но сознания он не потерял. Судьба руками чьей-то доброй души оставила в поле высокий шест, служивший, возможно, в качестве подпорки. И, уцепившись за него, Главкон недолго постоял, — пока в глазах его не прояснилось и пока не улеглась боль. Вырвав шест из земли, он побрёл к дороге. Что делать... может быть, очередной конный разъезд врагов заметит его. Утешало одно: битвы ещё не было и до рассвета не будет. Однако впереди ещё оставались стадии, а о беге даже речи быть не могло. Главкон ковылял по дороге, время от времени задерживаясь, чтобы отдышаться, и глядел на угадывавшиеся в ночи горы, Киферон на юге, Геликон на западе, уходившую к северу Фиванскую равнину. Он уже не знал, сколько раз останавливался, сколько раз шептал эти магические слова — «За Элладу! За Гермиону!» — и вновь продолжал путь. Луны не было, даже звёзды затянуло облаками. Главкон шёл, повинуясь инстинкту. Наконец — было уже около полуночи — впереди вновь сверкнула водной гладью мелкая речонка, берега которой покрывали кусты. Снова Асоп. Теперь надо быть особенно осторожным, чтобы не зайти прямиком в лагерь Мардония. Остановившись, Главкон выпил воды и опустил в поток горящую ногу. А потом повернул к Платеям. Там он найдёт эллинов.
Главкон уже не замечал ничего, кроме острой боли, и помнил только одно: нужно идти и достигнуть цели. Иногда ему казалось, что, выглядывая из темноты, Геликон и Киферон ободряют его:
– Ещё не поздно. И все битвы не были напрасными. И Марафон, и Фермопилы, и Саламин. Ты можешь спасти Элладу.
Кто сказал это? Атлет вгляделся в непроглядную ночь.
Значит, он не один? А потом видения хлынули потоком. Главкон увидел персидский «Парадиз» — охотничье поместье у Сард и пальмы, шелестящие над ним перистыми ладонями; он услышал звон индийской арфы и голос Роксаны, воспевавшей волшебный Оке и розовые долины Ирана. Но вот Роксана превратилась в Гермиону. Он стоял возле неё на вершине Колона, наблюдая за солнцем, опускавшимся за Дафны и окрашивавшим Акрополь в червонное золото. И одновременно он шёл, шёл, шёл... Останавливаться было нельзя.
– За Элладу! За Гермиону!
Наконец даже видение «фиалковенчанного» города поблекло и растворилось в тумане. Неужели он достиг конца своей жизни и его ждёт отдых на полях Радаманта, вдали от людских забот? Становилось всё темнее. Главкон ничего не видел, не ощущал и более не думал... Он шёл и шёл, вперёд и вперёд.
Между полуночью и рассветом афинский дозорный обходил передовую линию полка Аристида. Союзные войска эллинов отступали от Асопа на более удобное место возле Платей, где можно было не бояться удара страшной персидской конницы. Во время ночного перехода строй их нарушился. Афиняне стали, ожидая приказа верховного полководца Павсания. Дозорный — углежог Гиппон, достойный афинянин, — осторожно пробирался сквозь заросли ивы, опасаясь метких сакских стрел. Вдруг острый, как у совы, слух уловил шаги на дороге. Он поднял щит и взял на изготовку копьё. Глаза Гиппона, давно привыкшие к тьме, увидели перед собой человека, волочащего ногу, который опирался на посох. Степняком он явно не был,
– Стой, незнакомец! Куда идёшь и по какому делу?
– К Аристиду.
– Это не отзыв. Говори слово, иначе я тебя арестую.
– К Аристиду.
– Разрази тебя Зевс, парень, или ты забыл греческий язык? Какое у тебя дело к полководцу?
– К Аристиду, — последний раз прохрипел незнакомец.
Отодвинув в сторону копьё, он сунул свиток в руки Гиппона. Озадаченный углежог свистнул в три пальца. Немедленно из темноты появился лохаг в сопровождении троих дозорных:
– Что за шум? Где враги?
– Это не враг, а сумасшедший. Не понимаю, чего он хочет.
В прежние времена лохаг торговал маслом на афинской Агоре и знал всех местных знаменитостей не хуже, чем сам Формий.
– Эй, друг, — проговорил он, — выкладывай своё дело и побыстрее, время не ждёт.
– К Аристиду!
– Четвёртый раз уже говорит, ну и баран! — восхитился Гиппон.
Но тут незнакомец тяжело рухнул на землю, что-то простонал и остался лежать словно покойник. Лохаг извлёк из-под хламиды фонарь и склонился над упавшим. Свет сразу сделал видимой печать на зажатом в руке свитке.
– Печать Фемистокла! — воскликнул лохаг, торопливо переворачивая лежащего лицом вверх.
И тут фонарь едва не выпал из его рук:
– Главкон Алкмеонид! Главкон Предатель, мертвец! Явился из Тартара — живой или это его тень?
– Призрак это или изменник — не знаю, но человек этот загнал себя едва ли не до смерти. Поглядите на его лицо. Фемистокл не станет посылать гонца с пустяками. Пакет предназначен Аристиду, и Аристид получит его без промедления.
Гиппон схватил папирус с опаской: он боялся, что свиток рассыплется прямо в руках его. Этого не случилось. И дозорный, бросив копьё, со всех ног помчался к Платеям, где, как ему было известно, находился в тот час полководец.
Глава 8
Никогда ещё после Саламина персы не были исполнены таких надежд. После того как спартанцы наконец вышли в поле, стычки, навязываемые Павсанием, не прекращались. Находясь в своём укреплённом лагере возле Асопа, Мардоний мог спокойно дожидаться исхода событий. Лёгкая сакская конница истребляла отряды, доставлявшие провизию эллинам. По слухам, войско Павсания голодало. Время работало на Мардония: прошлым утром он послал в Сарды радостное письмо: «Пусть царь потерпит. Через сорок дней мы будем пировать в Спарте».
Вечером князь вызвал к себе на совет полководцев. Ксеркс оставил свой походный шатёр, и персидские вельможи собрались именно в нём. Мардоний сидел на высоком престоле. Золото, пурпур, сотня факелов создавали вокруг воистину царственную обстановку. Возле князя находился юный слуга, прекрасный, словно Армайти, самая дивная среди Амеша-Спентов. На слугу смотрели, но помалкивали, ибо многие догадывались, кем был этот спутник Мардония.
Завязался долгий спор. В конце концов Артабаз, командовавший арьергардом, возвысил голос, требуя отступления. Хитроумный Артабаз, по мнению Мардония, являлся его личным врагом, однако к мнению старого перса стоило прислушаться.
– Повторяю ещё раз: эллины доказали своё умение сражаться при Фермопилах. Предлагаю отступить в Беотию.
– Слышу предложение, полное мудрой отваги, мой доблестный друг, — усмехнулся Мардоний, не щадя чувств Артабаза.
– Моё дело сказать, а ты уж решай, стоит ли учитывать мои слова. А я скажу, что мы сумеем победить этих эллинов, не извлекая оружия. Отступим в Фивы. У нас много денег. Можно перелить в монеты и золотую посуду. Подкупим враждующих между собой вождей. Мы знаем слабость эллинов. Не сталь, а золото откроет нам путь в Спарту.