Ксеркс
Шрифт:
– За мной! За мной! — позвал Гасдрубал, отгоняя в сторону Формия. — Сейчас я его прикончу.
Но топор афинянина проскочил мимо меча корабельщика и с тяжестью жернова обрушился на его череп. Гасдрубал, даже не охнув, рухнул к ногам атлета.
Этого оказалось достаточно. Отвага мореходов иссякла. Зачем Сопротивляться судьбе?
Для засевшей в каюте троицы время тянулось долго. Притихла даже Лампаксо. Наверху Хирам молил карфагенян предпринять ещё одну попытку, твердил что-то о Демарате, Ликоне и персах. А потом за кормой «Бозры» вскипела пена, пятьдесят вёсел
Несколько стрел вонзились в палубу «Бозры». Но экипаж даже не подумал сопротивляться. Рулевой бросил весло и плашмя распростёрся на палубе. Морская мышь отдалась на волю ветра и волн. Багры впились в борт.
С воплями «Пощады! Пощады!» финикийцы повалились к ногам победителей. Проревт выкрикнул:
— Пленников связать! А потом обыщите корабль!
Главкону пришлось столько претерпеть за последние дни — обидный плен, неотступную угрозу смерти. Неудивительно, что перед глазами его поплыл красный туман. Он повалился на сундук, не обращая внимания ни на что вокруг.
Глава 6
Погоня была трудной. И гребцы пентеконтеры изрядно потрудились, нагоняя «Бозру». Шедшее в Азию торговое судно, безусловно, являлось лакомой добычей: неудачливых моряков можно было выгодно продать на Агоре вместе с грузом — маслом, рыбой и посудой. Стоя на мостике, Кимон выслушивал своего проревта:
– Все мы разбогатели на целую мину, наварх. Кроме того, в переднем трюме нашли несколько амфор доброго нумидийского вина.
Подбежавший моряк перебил его:
– Кирие, странное дело. На палубе пять покойников, все доски в крови. А в каюте двое мужчин и женщина. Это греки. Они засели в каюте и требуют, чтобы к ним спустился наварх, иначе, мол, Элладу ждёт гибель. И один из них — чтоб я никогда не сосал грудь собственной матери — Формий...
– Формий? Рыботорговец? На карфагенском судне? — Кимон выронил из рук кормовое весло. — Ты сошёл с ума.
– Господин, я видел их собственными глазами. Они хотят сдаться лишь тебе одному, а пленники вопят, что второй из греков — титан.
Деятельный сын Мильтиада перескочил с корабля на корабль. И, только увидев его на лестнице, трое греков полезли вон из каюты — забрызганные кровью, с колодками на запястьях и лодыжках. Лампаксо закуталась в свой хитон с головой и вопила, по-прежнему не внимая увещеваниям. Лицо третьего из эллинов пряталось под копной волос. Но рыботорговца Кимон знал отлично: им не раз случалось весело перебраниваться, торгуясь из-за какой-нибудь макрели или тунца. Наварх ужаснулся:
– Подземные боги! Ты был здесь в плену? Откуда идёт это судно?
– Из Трезена, — выдохнул спасённый. — И если ты любишь Афину и Элладу...
Формий обернулся, и вовремя: он успел перехватить Хирама у самого люка.
– Хватайте этого змея, вяжите его и пытайте. Он знает всё. Пусть говорит, иначе Эллада погибнет.
– Успокойся, друг, —
Хирам потянул из-за пояса кривой нож.
Однако два крепких греческих морехода немедленно схватили его и разоружили.
– Ах ты, падаль, — кивнул Формий, погрозив кулаком пленнику. — Наконец-то и честный человек получит возможность порадоваться. То-то будет веселье, когда Зевс прихлопнет за тобой крышку Тартара.
– Тихо! — скомандовал наварх, смущённый яростью Формия, завываниями Лампаксо и стенаниями Хирама. Найдётся ли хотя бы один человек в здравом уме на борту этого корабля?
– Если тебе угодно, мой добрый наварх, выслушай меня, — наконец разомкнул свои уста третий из эллинов.
– Кто ты?
– Проревт с «Алкионы», мелосского судна. Но обо мне потом. Если тебе дорога Эллада, потребуй, чтобы Хирам сказал, где он спрятал послания, полученные в Трезене от изменников.
– Хирам? Великий Аполлон! Тот самый, который всегда ползал возле Ликона на Истме. Если он действительно везёт с собой письма, я сумею найти их. Ну, — голос Кимона сделался суровым, — где письма?
Посеревший, как труп, Хирам едва сумел разомкнуть губы:
– Формий ошибается. Твой раб не знает, о чём идёт речь.
– Ну да! — воскликнул Кимон. — Ложью от тебя воняет, как чесноком. Будешь молчать? Но я творю чудеса не хуже Асклепия, и у меня говорят даже немые. Верёвку и шкворни, Наон.
Названный мореход обмотал верёвкой голову финикийца, вставив в неё у затылка шкворень.
– Крути, — скомандовал Кимон, и двое моряков схватили финикийца за руки.
Наон натягивал верёвку всё туже и туже. Звериный стон сорвался с уст финикийца. Глаза его выкатились из орбит, но он молчал.
– Ещё, — приказал наварх, и на сей раз смертный стоп изошёл из груди Хирама:
– Пожалей! Смилуйся! Голова моя раскалывается. Я всё скажу!
– Говори быстро, пока не вытекли мозги. Наон, ослабь верёвку.
– В мачте. В каюте. — Хирам по одному выплёвывал слова. — Там есть колышек. Его надо вытащить, а за ним тайник. Там и найдёте письма. Горе! Горе! Да будет проклят тот день, когда я появился на свет. Да будет проклята моя мать, выносившая меня.
Несчастный повалился на палубу, прижимая руки к вискам. Теперь на него не обращали внимания. Кимон сам сбежал в каюту и вынул колышек из гнезда. В нише обнаружились туго свёрнутые, плотно исписанные листки папируса, запечатанные печатью. Наварх повертел их с любопытством, а потом на глазах мореходов прислонился к мачте, сделавшись едва ли не бледнее Хирама. Кимон сунул письма в руки находившегося рядом проревта.
– Узнаешь эту печать? Говори правду.
– Незачем уговаривать меня, наварх. Печать простая: Тезей убивает Минотавра.
– И кто же, во имя Зевса, пользуется в Афинах такой печатью?
После недолгого молчания побледнел и проревт.
– Уж не хочешь ли ты сказать...
– Демарат!
– Почему бы и нет, — произнёс доселе молчавший пленник, подошедший поближе и стоявший теперь возле Кимона.
Голос его на сей раз прозвучал иначе, и наварх вздрогнул.