Кто, если не ты?
Шрифт:
Кажется, она догадалась: речь шла о тех ребятах, которых разбирали сегодня на бюро... И еще об активе — уже несколько дней к нему лихорадочно готовился весь райком, сам Карпухин готовил доклад, и она дважды перепечатывала его на машинке. Инструктора читали какую-то пьесу и потрепанную тетрадку с заглавием «Прочь с дороги» и громко смеялись, а в докладе было много слов, начинающихся на «анти»: антипатриотичное, антиобщественное, антисоветские... Она работала в райкоме недавно и не понимала всего, что печатала, было ясно только самое главное: те, о ком говорилось в докладе, задумали совершить что-то нехорошее, даже
А из-за двери слышались те же самые слова, которые имелись в докладе и начинались на «анти»,— их произносил Карпухин,— и другие: «талант», «смелость», «неопытность», «извратили». Учительница выговаривала их убежденно и негромко.
Она слушала с все нараставшим любопытством, и теперь ей почему-то хотелось, чтобы победила эта немолодая женщина, явившаяся в райком уже в десятом часу вечера, хотелось, быть может, просто оттого, что она чувствовала себя перед нею виноватой, и оттого, что Карпухин говорил с ней грубо, почти кричал, а ей вообще-то не очень нравился Карпухин. Она прокралась поближе к двери.
— Подумай, Женя, у тебя своя голова...
— Есть кое-что повыше, чем моя голова! И вообще — что вы меня учите!
— Такая уж у меня профессия, Женя, учить...
— Надо было раньше, Вера Николаевна, раньше! А теперь у меня другие учителя]
— Ничему хорошему, видно, ты у них не научился...
— А вы... Призваны воспитывать молодежь, а выгораживаете самых отъявленных... А на последнем пленуме ясно говорилось: искоренять...
— Сколько ты уже в партии?
Последовало молчание — и снова запальчивый карпухинский голос:
— Почти год!
— А знаешь, Женя, это не так уж много...
— Для меня вполне достаточно! Вы, может, двадцать лет в партии, а не понимаете» что партия требует...
Резко скрипнул отодвигаемый стул, раздались шаги — машинистка отскочила от двери. Ей показалось, что сейчас произойдет что-то страшное. Но она еле расслышала тихий голос учительницы, презрительный и печальный в одно и то же время:
— Нет, Женя, ты — еще не партия... Ты глупый и злой мальчишка, с которого надо бы снять штаны да хорошенько выпороть... Только так, чтобы все видели...
Карпухин выскочил вслед за нею, с красным ошпаренным лицом и яростно поднявшимися реденькими волосками на плешивой макушке:
— Вы еще ответите за свои слова, Вера Николаевна! Это-то я вам устрою!
Она остановилась у выхода, посмотрела в его сторону пустым, ушедшим в себя взглядом — и вышла.
Закрыв глаза, Карпухин с силой провел тугим кулаком по плоскому лбу — и только теперь заметил машинистку, которая стояла, прижавшись к стене затылком.
— Тебе тут что нужно? — заорал он, до предела выкатив свои маленькие глазки,
— Я... печатаю...
— Домой! Марш домой! — прокричал он так, что на шее проступили набухшие вены.— Марш! Дождетесь вы у меня — все запляшете!...— Он бросился в кабинет. Вздрогнули стены. Листы, лежавшие возле машинки, посыпались на пол. Подпрыгнула, звякнула и упала, брызнув осколками, табличка в рамочке светлого багета...
Женя Карпухин... Как же, когда же он стал таким?.. Встречаясь мимоходом с ним на улице, она почему-то представляла себе не того рослого, самоуверенного молодого человека, который. всякий
И теперь, в кабинете, она впервые увидела перед собой не того упрямого мальчишку, который так и продолжал ходить в школу в латаных брюках, а другого, совсем другого человека — только глаза у него были самолюбивыми и злыми, как тогда, когда он бросил ей сверток... Отчего он стал таким?.. Нет, здесь не только горячий характер, как она надеялась, идя к нему, все гораздо сложнее, гораздо...
Лишь плеск призрачной, почти невидимой струйки фонтанчика нарушал сонную тишину двора. С минуту она постояла перед знакомым зданием райкома партии, глубоко вдыхая дымок папиросы.
А может быть, и раньше в нем было то, чего она не разглядела? Уроки, отметки, школьная самодеятельность, посещения на дому, когда он угрюмо молчал, а мать засыпала ее жалобами на судьбу... А дальше, дальше что скрывалось в глубине мальчишеского сердца?..
Ребята пришли к ней, именно к ней, хотя уже год, как она не встречается с ними на уроках... Значит, они верили ей, знали, что она поймет... А она? Расписание, планы уроков, методические вопросы, совещания— а дальше?.. Где-то, за всем этим, споры, встречи, попытки осмыслить и понять что-то, гораздо более важное, чем формулы тригонометрии... А на уроке - Белугин... Почему же активной оказалась не она, которая верила ребятам и которой верили ребята, а Белугин, ставший для них воплощением школы и всяческого в мире зла?..
Из подгоревшего мундштука папиросы пахнуло горечью, она придавила тусклый огонек и открыла дверь в райком.
— Да уж с полчаса будет, как ушли,— сказал старик-сторож.
Он сидел в маленьком вестибюле один и, нацепив на нос подвязанные ниткой очки, крошил перочинным ножом рыжие табачные листья. Перед ним на тумбочке стоял телефон. К стене был приколот кнопками список домашних адресов,
— Тогда я позвоню,— сказала она после недолгого колебания.
— Отчего не позвонить, ежели какое срочное дело...
Вера Николаевна отыскала номер первого секретаря.
— Товарищ Урбанский?
— Урбанский слушает,— низким баритоном ответила трубка.
— Товарищ Урбанский...— у нее вдруг перехватило дыхание. Комкая, в руке шнур, она пыталась произнести застрявшие слова, а перед глазами плыли и плыли какие-то странные клубы тумана, превращаясь то в Белугина, то в Бугрова, то в растерянные, ждущие лица ребят, и туман обволакивал ее со всех сторон, немой и непроницаемый.
— Товарищ Урбанский,— хрипло позвала она.
–