Кто ответит?
Шрифт:
ИЗ ЖИЗНИ АЛЕКСЕЯ МОНИНА
Когда появилась у него эта кличка - Матерый? Он уже и забыл... Вспоминая себя прежнего, сравнивая и оценивая через призму опыта разочарований устремления и поступки юности, он, как ни пытался, не находил никакой разницы в своей былой и нынешней духовной сущности, мироощущении и решениях. И с горечью сознавал, что всегда поступал единственно для себя возможно, приемлемо и верно. Но почему с горечью? Потому что верными, или же выверенными, были поступки по отношению к тем или иным обстоятельствам жизни; он ловко проводил контрприемы, не упуская ни одного нюанса направленной против него атаки, реагируя на нее мгновенно
В зоне, на втором сроке, он встретил Акимыча. Старый вор, знавший всю подноготную криминальных дел, тюрем и малин, сразу приметил озлобленного, крепкого паренька, взял к себе и на выучку, и - столоваться возле тех, кто в законе, и порученцем - вначале по мелочам... Через год Алексей знал о том, что именуется “преступной средой”, практически все. Уроки порока и зла, которые преподал ему Акимыч, он усвоил блестяще. Как и глубинный смысл уроков, охарактеризованный Акимычем так:
– Я тебя, парень, не ремеслу учу. Я тебе дорожку вниз хочу показать. И тех, кому она на роду написана. Смотри и думай. И еще хочу, чтобы, дорожку вниз проведав, наверх бы ты выкарабкался. А там... может, зацепишь меня, внизу застрявшего, и тоже к себе на свет Божий вытащишь на аркане. Ложкомойник сопливый - он, да, мечтает: вот бы мне Акимыча власть, гонор да авторитет... А кто я, Леша, для приличных людей? Мразь, ублюдок... Думай!
Вот и второй срок, тяжко и муторно тянувшийся в голой оренбургской степи, подошел к концу, и открылись решетчатые двери вахты, и ухмыльнулся долговязый солдатик-контролер куражливо, поздравляя его, Монина, со свободой - наверняка, по мнению солдатика, недолгой: через месячишко, мол, вновь войдешь ты в такой же закуток, составленный из наглухо сваренной строительной арматуры. А он, Леша, долгой и мертвой улыбочкой ответил солдатику-мудрецу, запомнив и физиономию его на всякий случай: нет, солдатик, зря губки кривишь, мудрец ты казарменный, последний раз шмонают меня, последний раз справочку с кислой фиолетовой печатью тебе вручаю, чтобы ознакомился внимательно.
Но в чем-то и прав был солдатик. Вероятно, в том, что неизбежно притяжение тюрьмы для тех, кто хоть один раз изведал ее. Свобода означала те же стены, решетки, колючую проволоку - сплошными заслонами, только называлось это по-иному: людская подозрительность, безденежье, отчуждение и - в противовес этому - самое радушное гостеприимство ворья... Что выбирать?
Выбрал таран: крушились стены, оставляя синяки; колючка, внатяг лопаясь, в душу отточенными своими завитками впивалась... Но выдержал. И настал-таки восхитительный миг: он, человек с паспортом и пропиской, токарь четвертого разряда, сидит на диванчике в собственной комнате, предоставленной ему заводом, и все в комнате - его! Собственное! И диван, купленный по дешевке у бабки-соседки, и стул - пусть с помойки, но хороший, крепкий, ножку ему он сам вытесал и спинку укрепил; трат теперь, правда, предстоит: будильник, чайник, вилки-ложки, телевизор, но это пока мечта...
Пришло счастье легкокрылое, нашло его. Обошлось даже без конфликтов с прежними дружками, хотя и недоумевающими по поводу его рабочей профессии и нового стиля жизни, но вражды не выказывающими. Им он разъяснил ситуацию лаконично: мол, есть свой расклад, а кому не по нраву - от винта! Так и порешили.
В работу на заводе он втянулся не сразу, однако ремеслу учился прилежно, норов старался наружу не выставлять, и заладилось. Смена, отдых,
А потом встретил Марину... Странно встретил. Шел после тренировки поздним вечером через парк в летний ливень, запахнувшись в курточку, и вдруг в темном, простеганном дождем пространстве различил на одной из скамеек бесконечно одинокую, понурую человеческую фигуру. Подошел ближе.
Какая-то женщина. Безучастно-немая. И дождь ей был безразличен, и ночь эта сырая, и бормочущий шелест измокшей листвы...
– Девушка, что... сложности какие-то?
– Слова произнеслись сами собой.
Она не отвечала, замерев в одном ей ведомом раздумье, не убирала прижатых судорожно к лицу ладоней. Вода стекала со слипшихся ее волос на колени, на юбку.
Взяв за кисть, он отвел руку ее в сторону. И встретил безразличный взгляд смотрящих в никуда глаз. Брезгливо отбросил руку прочь: она была смертельно пьяна, эта девица. Уже собрался идти дальше, но тут расслышал, как еле дрогнувшие губы шепнули:
– Помогите.
– Где живешь-то, а, пьяница?
– спросил он, поднимая ее со скамьи, но ответа не дождался.
Буквально на руках, отдуваясь и матерясь, он донес ее до дома, переодел в свою чистую, сухую рубаху и уложил в постель.
Все ночь ее рвало, она бредила, безумно глядя на него, отчаянно проклинавшего и эту негаданную встречу, и глупое свое сочувствие, огрызавшегося на любопытных соседей, бдительно шаставших мимо двери. Но главное из бессвязных ее слов он уяснил: девчонку подпоили какие-то ребята, подпоили с целью определенной, а после вышвырнули на улицу.
– Ну, - сказал он утром, не без труда разбудив гостью, - вставай, будешь завтракать рассолом.
– Можно... я останусь... немножко?
– прошептала она.
– Сил нет.
– Только на глазах соседей не мельтеши, - угрюмо согласился он, собиравшийся на работу.
– Итак, теперь на неделю шорохи за спиной обеспечены...
– Помедлил.
– Ты... из вчерашнего-то помнишь чего-нибудь?
– спросил с презрительным состраданием.
– Помню... Спасибо тебе, - сказала она.
Отвернувшись, он молча вышел. А затем, весь день глядя на вьющуюся под упрямым натиском резца ленту стружки, привычными движениями вытаскивая и заправляя в барабан станка детали, он думал о ней и почему-то, сам себе раздражаясь, хотел встречи с нею, пусть и понимал, что вряд ли таковая состоится. А когда вернулся, открыв дверь комнаты, то не знал, радоваться или ругаться: жилище было прибрано, мебель переставлена, причем довольно мило и рационально, а гостья, похоже, уходить так никуда и не собиралась.
– У тебя замок не захлопывается, - произнесла она виновато.
– Значит, собирай ужин, - кивнул он.
После ужина проводил ее до дому, зная уже все: о помолвленном с ней, Мариной, мальчике Игоре - сыне влиятельных родителей, долго и издавна друживших с ее отцом и матерью, о пьяном вечере, когда, упоив свою невесту до бесчувствия, Игорь поделил ее с товарищем...
– Ничего история, да?
– спросила она Алексея.
– Вот что случается, когда молодым людям навязывают в жены нелюбимых девушек.
– Ну и чего делать будешь?
– хмуро полюбопытствовал он.
– В милицию с заявлением?
– Куда?
– Она вымученно рассмеялась. Вымученно и очень странно, однако смысл такого ее смеха он не понял, да и не мог тогда понять.
Она помолчала. А после на убежденном выдохе заявила:
– Убью его.
Тут настал черед рассмеяться ему. От души. Отсмеявшись, спросил:
– Дома у тебя сейчас есть кто?
– Нет. Родители в отпуске.
– Тогда позвонишь своему Игорю... Так и так, ничего не помню, люблю и хочу встречи. Не перебивай!
– Отмахнулся.
– Главное, чтоб пришел. А я тоже кой-кого приглашу... Есть тут у меня корешок. Колей кличут. Мамонтом.