Кто рано встаёт, тот рано умрёт
Шрифт:
Что касается меня, то я доволен, что Эдик жив. На радостях беру себе добавку. Эрих поднимает Алинку на руки и, попрощавшись, уходит. Творческие люди тоже один за другим исчезают из столовой. Длинный стол пустеет. «Чюсс! Чау!» Вижу, как Бахман встаёт со своего места и направляется к выходу. Держится тощий маэстро прямо, словно прусский гренадер. Посади такого гренадера даже на кол, у него лишь выправка станет строже. Внезапно мне в голову приходит мысль. Не знаю, умная она или нет, но я уже решительно торможу руководителя студии.
– Один
Бахман с удивлением оглядывается.
– Что вы имеете в виду, герр писатель?
– Я хотел бы посмотреть выставку картин вашей студии. Прямо сейчас.
Бахман задерживается на пороге.
– Но мы не успели повесить все работы. Впрочем, большая часть готова к выставке.
Я согласно киваю. Подумаешь. Напугал осла морковкой.
– Значит, посмотрю те, что уже можно.
Бахман нерешительно глядит на меня, но тут же соглашается.
– Ну, хорошо. Идите за мной.
Проходим тёмным коридором до винтовой лестницы, спускаемся на первый этаж. Несколько шагов и мы в большом зале западного крыла. Маэстро протягивает руку к электрическому выключателю, чтобы зажечь свет, но я поспешно останавливаю его. У меня состояние дежавю. Я второй раз пытаюсь посмотреть чёртову выставку, и второй раз натыкаюсь на неожиданное препятствие. Ну, что за непруха такая! На этот раз меня выводит из равновесия какой-то тип, который, судя по всему, яростно мастурбирует во мраке, бесконечно повторяя: «Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!..» Тип стоит на коленях перед небольшой картиной, прислоненной к стене, задыхается, всхлипывает.
Извращенцу хватает минуты, чтобы закончить своё циничное действо. Он издаёт стон удовлетворения, тщательно вытирает носовым платком картину, поднимается на ноги и почти бегом покидает место преступления. Когда знакомая фигура растворяется в темноте, я поворачиваюсь к своему безмолвному спутнику.
– Вы тоже узнали его?
Бахман кивает.
– С ним необходимо поговорить. Немедленно! Вы знаете, где его комната?
Бахман мнётся.
– Но сейчас уже поздно, герр писатель. Давайте лучше завтра? Рано утром. До завтрака.
Я усмехаюсь. Поздно по немецким меркам. В Байроне после восьми вечера в гости не ходят.
– Кто рано встаёт, тот рано умрёт.
– Поймите. Сейчас я просто не в состоянии. Столько всего ужасного произошло за последние дни. Голова кругом идёт.
Я сдаюсь.
– О’кей. Пусть будет по-вашему.
Мы подходим к картине, которую только что осквернил паршивец. Бахман достаёт зажигалку и подносит синеватый огонёк ближе к полотну. С холста нам, как живой, улыбается Харди Курц.
Глава 12
Вот и наступила суббота. Напрасно мы надеялись, что к завтраку инспектор Сквортцоф триумфально прискачет в Замок на белом коне с головой преступника, насаженной на остриё копья. Не тут-то было. Когда я, зевая во весь рот, добираюсь
«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»
С сочувствием жму безжизненную руку Эдика и устраиваю себе гнездовье рядом. Мой друг скукожился в печали. Впрочем, это не удивительно, если вспомнить его вчерашнее состояние. Дружба дружбой, а похмелье врозь. Пока я занимаюсь куриным яйцом, Эдик наклоняется к моему уху и шепчет, обдавая запахом перегара:
– Вадим, ты не знаешь, какой идиота кусок приволок в столовую скамейку с улицы?
– Это был ты, – лаконично отвечаю я. Эдик недоверчиво смотрит на меня.
– Точно? Или шутишь?
– Точно. Точнее теста на беременность.
– Да я её, наверно, и с места-то не сдвину! – всё ещё сомневается Эдик.
– Не скромничай, богатырь. Это сегодня ты не сдвинешь скамейку, а вчера ты был реальным мачо. Запросто мог могучей дланью горы двигать и реки останавливать.
Эдик смущённо опускает взгляд.
– Честно сказать, я плохо помню, как добрался до Замка.
– Зато остальные запомнили на всю жизнь твоё эффектное появление со скамейкой на плече. Зрелище потрясающей красоты и силы. Теперь будут передавать из поколения в поколение. Поздравляю, ты стал ещё одной легендой Нашего Городка.
Эдик только вздыхает.
Очищаю яйцо от кожуры, стараясь не встречаться глазами с Бахманом. Сегодня утром к осквернителю портрета Харди мы не пошли. Это я виноват. Проспал.
Пока я обдумываю, как мне без потерь для имиджа договориться с Бахманом о встрече с извращенцем, события принимают новый трагический оборот.
В столовую с криками ужаса врывается Баклажан. Она одета в короткую цветастую тунику. Первый раз вижу Баклажана без зелёного балахона: Оказывается, африканка такая кривоногая, как будто в сырую погоду на бочке сидела. Но я отвлёкся.
– Что случилось, Ида? – первой реагирует на появление Баклажана Селина.
– Скорее! Мари повесилась!
Все вскакивают с мест, окружают Баклажана. Женщина с экватора без сил падает на стул. Кто-то протягивает ей стакан воды. Африканка жадно пьёт.
– Ида! Говорите толком! Что произошло? – нервно требует Бахман.
Баклажан отрывается от стакана. На её полном лице написан такой испуг, что Селина тоже начинает бояться. Она трясёт Баклажана за плечо.
– Не молчи! Что там?